***
Я не знаю дороги к нему…
Юрий Кузнецов
И когда старика роковая печаль одолела,
И когда ощутил он, как мало оставлено дней,
Тяжело прохрипел: «А какое, какое мне дело,
А какое мне дело до Родины гиблой моей?..
Что с того, что она одарила меня травостоем,
Где росинка к росинке, где солнце рассыпано вдрызг…
Мне внушали всю жизнь, что мы Родины нашей не стоим,
Что мы только песчинки,
лишь брызги разбрызганных брызг.
Коль велела страна, я на камни швырял своё тело,
И на теле чернели следы от холодных камней.
Догорало вдали… Но какое, какое мне дело,
Но какое мне дело до Родины дымной моей?
Пусть порушили Храм… За неё всё равно я молился.
Златоусты твердили о чести, о вольной душе.
В болтуне-златоусте лукавый торгаш затаился,
А Иуда-предатель в лукавом сидел торгаше…
Предпасхальной Средой непрощающе вспомнят Иуду,
И от мыслей тяжёлых отмоются в чистый Четверг.
Я ни этой Среды, ни того Четверга не забуду,
Лишь бы только Всевышний молитвы моей не отверг.
Где-то хворый Некрасов прошепчет: «Ступай себе мимо…»
Помнит Чёрная речка о бренности белых ночей.
Пусть обманет страна, но Отечество непогрешимо…
И какое мне дело до грешной Отчизны моей?
Жалко только берёз, что поникли в осенней печали,
Жаль – испуганный аист внучонка опять не принёс.
Жаль слепого щенка… О стране пожалею едва ли…
Жалко тихой затоки… До ужаса жалко берёз…
Только если душа до сих пор упорхнуть не посмела,
Хоть шажок – от окна и четыре шага – до дверей,
Я вина отхлебну… И какое, какое мне дело,
И какое мне дело до Родины милой моей?..»
***
Мне не спрятать сейчас ни лица и ни глаз,
Ни в минуты прощанья, ни в миг озаренья.
Всё трещало не раз, всё сгорало не раз…
Человек – это всё ж единица горенья.
Эта песня твоя… Даже взгляды тая,
Я шептал, что тебе повторю я едва ли…
Боль разлуки -- моя… И печалился я…
Человек – это всё ж единица печали.
А, когда ты ушла, от угла до угла
Я ходил и бессильно заламывал руки.
И текла из угла беспросветная мгла…
Человек – это всё ж единица разлуки.
Но остался твой свет… Только в горечь одет,
Век летит… И горьки мои воспоминанья.
Столько прожито лет!.. Скрип калитки в ответ.
Человек – это всё ж единица страданья.
Где-то колокол бьёт… Милый голос поёт.
Выпью чарку вина… Прошепчу тебе что-то.
Будет голос с высот звать в последний полёт…
Человек – это всё ж единица полёта.
ДИПТИХ ЛЮБВИ И ПЕЧАЛИ
1
Пришло и пропало… Здесь я никому не судья…
Сегодня листва разлеталась уныло и шало…
Давно затоптали бессмысленный путь Бытия,
И что-то пропало… Немедленно что-то пропало.
Унылая осень сочится мне за воротник,
Ворота скрипят по-особому – нудно и ржаво.
Промокший листочек к оконцу бессильно приник,
И к женскому плачу бессильно приникла держава.
Куда эти птицы? И вправду, куда вы, куда?
Зачем, откурлыкав своё, до весны улетели?
Вдоль ржавого поля давно не идут поезда,
И чёрные вороны рыщут по белой метели.
А чей это посвист? А чей этот жалобный крик?
Неужто за грязным окном затаилось живое?
О чём это шепчет угрюмый, небритый старик,
Всем видом напомнив о волчьем простуженном вое?
Шагну осторожно… Старик мне в глаза поглядит.
Стук взгляда о взгляд… Даже что-то во мгле замелькало.
И голос отца всё слышнее теперь из-под плит,
А маму не слышно… А мама ушла и пропала…
Я мог бы за ней полететь, но не знаю куда…
Всё чёрное в белом – все белое нынче надели.
Снежинки кружатся, чтоб вскоре уйти навсегда,
И сгинет Отчизна средь чёрной вселенской метели.
2
Есть лишь свеча и руки… Всё остальное – тлен,
Всё остальное – мука, сдавленный крик в ночи.
Нет ничего светлее этих твоих колен,
Нет ничего багряней, чем огонёк свечи.
Нынче слезам – раздолье… Хочешь-не хочешь – плачь.
Нынче последний пряник, завтра последний крест.
Сам себе утешитель, сам себе и палач…
Нет ничего угрюмей этих забытых мест.
Кто ты? В какие сроки кончится этот бред?
Не за грудки – за сердце брата хватает брат.
И на мольбы и стоны есть лишь один ответ –
Павшие не осудят, мёртвые промолчат…
Вот и глядим, как в небе красным горит луна,
Как одичалый сумрак к женской слезе приник…
Светят твои колени… Колется тишина…
Всё остальное в мире – только прощальный миг…
***
Купола обронили рассветную медь,
Скакуны истоптали копыта…
Ничего не узнать… Никуда не успеть…
И молельня ещё не открыта.
Вы куда ускакали? Вернитесь сюда,
Воротите своё, заревое.
Где-то женщина плачет, бушует вода,
Позабыв о вселенском покое.
Где-то пенная ярость по краю летит,
Хорошо, если сникнет у края,
Оборвав этот гибельный цокот копыт,
Ничего о грядущем не зная.
Потрясённый предутренним этим лучом
И ступню о травинку обрезав,
Понимаешь, что годы свистят над плечом,
По-кулацки паля из обрезов.
Что вот-вот и нагнётся плюгавенький хлюст
Над панелью с делением красным…
И уже не увидишь ни ласковых уст,
Ни рассвета с лучом непогасным.
И останется только зелёный надел,
Где не топлена хата пустая.
И Господь не узнает, чего ты хотел,
О травинку ступни обрезая…
***
Этот мир, мучительный и грешный,
Эта, в боль струящаяся, даль…
Всё пройдет… И я пройду, конечно,
Как проходят август и печаль.
Как слепец проходит возле края
Бездны, до которой полруки,
Как проходит женщина босая
Через луг, и дальше напрямки.
Всё пройдёт… И горечь под гортанью…
И любовь… И этот сизый дым.
Непременно станет синей ранью
То, что было поздним и ночным.
Будет даль… И будет свежий ветер
Гулко дуть судьбе наперерез.
И кого-то снова не заметят,
Что прошёл… И в сумерках исчез.
ПТИЦА РУССКОГО СЛОВА…
1
Лампа коптит… Тень из угла…
Мамина ласка….
В гемоглобин с детства вошла
Русская сказка.
Как от неё сердцу тепло
Ночью суровой!..
Сказка… А с ней в сердце вошло
Русское слово.
Слово поёт… С ним по утрам
Встать интересней.
Включишь с утра радио… Там
Русская песня.
Чуть подпоёшь… Выпьешь вина …
Вот и не люто.
Только б не знать, как же страшна
Русская смута!
Не виноват? – Казнь без вины,
Бой до победы…
Боже ты мой, как же страшны
Русские беды!
Бой отгремит, боль отойдёт…
Вновь, без опаски,
Чей-то малец на ночь прочтёт
Русскую сказку…
2
Вновь пламень и пепел… Не выйти из сечи,
Где вражий клинок тебе целит в живот.
Но отзвуки русской спасительной речи
Доходят до сердца с загробных высот.
Напрасное время…Тоска и усталость,
И некому нас от беды уберечь.
Почти ничего-то у нас не осталось –
Одна лишь великая русская речь.
По-русски хрипящие, снова и снова
Встают, чтобы с Пушкиным рядом стоять.
И тупятся сабли о русское слово,
И враг по своим начинает стрелять.
Пусть вороны гибель им злобно пророчат! --
По-русски умея сносить неуют,
По-русски рыдают, по-русски хохочут,
По-русски победные песни поют…
Потомки опричнины и Пугачёва
Взошли из земли, чтобы в землю и лечь.
Лишь только бы слышалось русское слово!
А дальше?.. А дальше хоть голову с плеч…
3
Всем ведомо – в начале было слово,
И лишь потом вселенский гул возник.
Но слово то – всему первооснова:
И замыслу, что дерзок и велик,
И царскому высокому указу,
И записям немого чернеца,
Что начертал единственную фразу,
Не описав сраженья до конца…
В том слове русском, слове исполинском,
Смешалось всё – молитвы горький ком,
Истошный стон на поле Бородинском,
Истошный вой на озере Чудском…
То слово и казнило, и прощало,
С ним лёд под крестоносцами трещал.
И было в слове – Родины начало,
А Родина – начало всех начал.
Вобрало слово первое признанье,
Последний гвоздь из смертного креста…
«Не укради!..» – начертано в «Писанье…»
И «Не убий!..» ‒ ответствуют уста…
Всё молвлено… И всё вокруг не ново.
Как в чёрный омут канули века.
Но если есть и Родина, и Слово,
То есть и дом… И память… И строка…
4
Этот рокот вселенский.
Мрачны небеса.
На душе пустота… Только снова
Белоснежным крылом ослепляет глаза
Птица русского слова.
А казалось – Батыи
Всех чёрных эпох
Закопытили ширь, затоптали.
Знали, слово – основа, за слово --- под вздох,
Пусть подохнут в печали…
Только в келье строчил
Неизвестный монах
Книгу жизни, что зла и сурова.
Не за харч, не за славу… Чтоб взмыла сквозь страх
Птица русского слова.
Тяжелы были мысли…
И жить – тяжело.
Жалкий лучик пустив сквозь бойницы,
Солнце тысячи раз за деревья зашло…
Он писал, яснонолицый…
Выцветали чернила,
Болело в груди.
Кровью харкал…Знал – нету другого.
И молился, и Бога просил – огради
Птицу русского слова…
Горизонт непонятным
Свеченьем объят.
На Руси, под гортанные крики,
Нынче русские русским по-русски велят
Знать другие языки…
5
Не умею сказать по-французски
Ни «природа», ни «блузка», ни «лес»…
У француженок яркие блузки,
Видел всяких – и в блузках, и без…
Всё блуждается в том, полудетском
Восприятье… Что Бог триедин
Не умею сказать на немецком,
Хоть мы некогда брали Берлин.
Не умеешь… Не знаешь… Не видишь…
О, словесности водораздел!
Ни иврит мне неведом, ни идиш,
И английского не одолел.
Всё на русском… Конечно же, плохо
Помнить лишь «камарад» и «капут»!
Но, когда озверела эпоха,
Только крикни: «Ура!» … И поймут…
6
Все ничейно… Поля? – Вот те на…
А по-русски выходит «поляна».
И высокое слово «страна»
На две трети читается «рана».
Сердце Родины. Ширь да подзол.
Хоть в «подзоле» всё чудится злое.
Это кто к нам с небес снизошёл?
«Снизу шёл» … Остальное пустое…
Всё рыдали княжны в теремах,
Расшивали рубакам рубаху.
Ох, Владимир ты свет Мономах,
Что ж преемники дали-то маху?
Сколько взгляд ни мечи из-под век –
Лишь устанут набрякшие веки,
А тут всё не поймешь – «человек»:
О челе или, может, о веке?
Так вот, мучась, уйдём навсегда
В мир, где больше ни боли, ни бреда.
Помня – русское слово «беда»
Всё ж две трети от слова «победа».
7
Сын русского слова, внук русской словесности,
Мне русская мука – молочная мать…
Зубами скриплю, угасая в безвестности,
Словами давлюсь, не умея смолчать.
Где нету моста, прошагаю по жёрдочке,
Где птицы умолкнут, там я запою…
Словцо нацарапав на треснувшей форточке,
Гвоздём начинаю поэму свою.
По-русски сомненьями тягостно мучиться,
От русской печали хватив «первача».
… И кто там бредёт, будто хворая утица,
Крыло, что сломали, едва волоча?
А кто там поёт, как свирель одинокая,
По-русски тоску вознося в небеса,
То «акая», то умилительно «окая»,
Немного по-скифски прищурив глаза?
А это Отчизною мучиться велено
Тому, кто по-русски поёт о Руси.
И русская музыка, русским навеяна,
Всё стонет, веля – ни о чём не проси!
И я не прошу… Ничего, что попрошено
Ни счастья не даст, ни спасёт в свой черёд.
В сугроб упаду… И пусть русской порошею
Безвестный мой след навсегда заметёт…
***
Вячеславу Лютому
Ничто не бывает печальней,
Чем Родина в сизом дыму,
Чем свет над излучиной дальней,
Колышущий зябкую тьму.
Ничто не бывает созвучней
Неспешному ходу времён,
Чем крик журавлиный, разлучный,
Буравящий даль испокон.
И сам ты на сирой аллее,
Такою ненастной порой,
Вдруг станешь светлей и добрее
Средь этой тоски золотой.
Поймёшь -- все концы и начала
Смешались средь поздних разлук.
И что-то в тебе зазвучало,
Когда уже кончился звук…
***
Закричу… Неотзывчивы ныне
Эти дали и эти леса.
Смолкли в сумрачной белой пустыне
Обезумевших птиц голоса.
Но среди поседевшего мрака,
Где ни возгласа и ни огня,
Что-то ухнет… Залает собака…
Может, это хватились меня?
Стылый воздух причудливо горек…
С губ слизнув леденящую бель,
Через силу взберусь на пригорок –
За пригорком всё та же метель.
Чиркну спичкою… Жалко… Погасла,
Пальцы еле заметно черня.
Всё стою, всё гляжу понапрасну –
Может, где-то хватились меня?
И в молчанье метелицы белой –
Злой предвестницы чёрных разлук,
Всё мне чудится звук оробелый,
Из молчанья родившийся звук.
Он растёт, согревая невольно
На исходе пропащего дня…
Может, это набат колокольный?
Может, это хватились меня?
***
...Наш примус всё чадил устало,
Скрипели ставни… Сыпал снег.
Мне мама Пушкина читала,
Твердя: «Хороший человек!»
Забившись в уголок дивана,
Я слушал -- кроха в два вершка, --
Про царство славного Салтана
И Золотого Петушка…
В ногах скрутилось одеяло,
Часы с кукушкой били шесть.
Мне мама Пушкина читала --
Тогда не так хотелось есть.
Забыв, что поздно и беззвёздно,
Что сказка -- это не всерьез,
Мы знали -- папа будет поздно,
Но он нам Пушкина принес.
И унывать нам не пристало
Из-за того, что суп не густ.
Мне мама Пушкина читала --
Я помню новой книжки хруст…
Давно мой папа на погосте,
Я ж повторяю на бегу
Строку из «Каменного гостя»
Да из «Онегина» строку.
Дряхлеет мама… Знаю, знаю --
Ей слышать годы не велят.
Но я ей Пушкина читаю
И вижу -- золотится взгляд…