В средине нынешнего лета страна довольно скромно отметила 170-летие со дня рождения большого и талантливого русского писателя Владимира Короленко. Хотя когда-то не щедрый на похвалы Максим Горький пророчил в его адрес: «В новой России найдет должную оценку прекрасный труд честнейшего русского писателя, человека с большим и сильным сердцем..."
Увы, Горький не угадал ‒ Владимир Галактионович действительно был честнейшим человеком и на рубеже двух предыдущих веков «олицетворял собой совесть и достоинство русской литературы». За это и пострадал ‒ публично отказавшись принести присягу на верность и лояльность царю Александру III, бывший питерский студент был арестован, а затем выслан в далёкую суровую Якутию. Может, это в какой-то степени и пошло ему на пользу, поскольку через три года он возвратился в родные пенаты уже заявившим о себе молодым 30-летним писателем. В последующее десятилетие литературный талант Короленко только набирал силу, но по понятным причинам не жаловался властью. Казалось бы, с приходом большевиков «враждебно настроенный» к царизму писатель должен был буквально взмыть на литературный Олимп, но его «подвела» всё та же честность ‒ Короленко в открытую выступил против красного террора и диктатуры пролетариата, подвергся критике за "непонимание целей и задач революции" самим Лениным и, естественно, в шеренге новых советских классиков надолго оказался в числе замыкающих. Потому-то большинство из нас и знает из многочисленных его произведений лишь школьный рассказ «Слепой музыкант».
Впрочем, цель сегодняшней публикации ‒ не определение места Владимира Короленко в русской литературе, а только прикосновение к одному из эпизодов его писательской и человеческой биографии. Дело в том, что мне, прожившему большую часть своей жизни в Якутии, довелось проехать по многим бывшим станциям («ямам» или «станкам») Иркутско-Якутского почтового тракта общей протяжённостью почти в три тысячи вёрст ‒ того самого, по которому был доставлен в ссылку в 1881 году и убыл обратно в 1884-м Владимир Галактионович.
Среди прочих «станков» я побывал и в находящемся примерно в 250 километрах от Якутска селе Едяй, возникшем при слиянии бывших маленьких ямщицких "ямов" Ой-Мурана и Ат-Дабана. Оказавшись таком месте на закате зимнего дня, просто невозможно было не вспомнить прекрасный рассказ Владимира Короленко "Ат-Даван", в котором описан ночлег на этом самом «станке» в такое же время года примерно столетие с четвертью назад...
«…Мороз все крепчал. Здание станции, которое наполовину состояло из юрты и только наполовину из русского сруба, сияло огнями. Из трубы над юртой целый веник искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым поднимался сначала кверху, потом отгибался к реке и тянулся далеко, до самой ее середины. Льдины, вставленные в окна, казалось, горели сами, переливаясь радужными оттенками пламени...
Я еще окинул взглядом окружающую картину, полную захватывающей грусти, и пошел в избу. В ямщицкой огромный камелек, плотно сбитый из глины, зиял, точно раскрытая огненная пасть сказочного чудовища. Огонь с невероятной силой рвался в трубу, как будто целая река пламени струилась кверху. Наклонные стены юрты то тесно сдвигались, охваченные багряным отблеском, то утопали чуть заметно, во тьме; тогда юрта казалась огромною пещерой с темными сводами. Группа огненных же фигур, будто только что отлитых из не остывшего еще металла, сомкнулась полукругом около камина. В середине, уставившись на огонь задумчивыми глазами и опершись подбородком на руки, сидел молодой станочник с резко инородческими чертами, представитель этого странного, наполовину объякутевшего населения средней Лены. Из горла его лились, примешиваясь к шипению и треску пламени, странные ‒ то протяжные, то истерически прерывистые ‒ звуки. Это была якутская песня-импровизация ‒ песня, в которой только привычное ухо может уловить признаки своеобразной гармонии. "Господи боже, ‒ подумал я невольно, ‒ как только не выражается человеческое чувство!.." Но так как красота все-таки в самом чувстве, то есть своя доля красоты и в этом диком, гортанном, прерывистом завывании, похожем то на плач, то на шум ветра в диком ущелье. Достаточно было взглянуть на бронзовые лица станочников Ат-Давана, чтобы убедиться в присутствии захватывающего и поглощающего, душевного движения, царившего в юрте.
Молодой станочник пел, остальные слушали, изредка поощряя певца резкими, непроизвольными короткими восклицаниями... Певец-станочник пел об усилившемся морозе, о том, что Лена стреляет, что лошади забились под утесы, что в камине горит яркий огонь, что они, очередные ямщики, собрались в числе десяти человек, что шестерка коней стоит у коновязей, что Ат-Даван ждет Арабын-тойона, что надвигается как гроза, и Ат-Даван содрогается и трепещет...
Песенный якутский язык отличается от обиходного приблизительно так же, как наш славянский от нынешнего разговорного. Песенный язык родился где-то далеко, в неведомых глубинах Средней Азии, откуда великое смещение народов бросило жалкий осколок какого-то племени на дальний северо-восток. Он сохранил на севере пышные образы и краски далекого юга... От севера же, от пугливого морозного воздуха, в котором треск льдины вырастает в пушечный выстрел, а падение ничтожного камня гремит, как обвал, ‒ песня приобрела пугливую наклонность к чудовищным гиперболам, к гигантским устрашающим преувеличениям.
Я стал в тени, не замеченный, и слушал песню станочника об Арабын-тойоне... Арабин, Арабин!.. Я где-то слышал эту фамилию. Мне стоило значительного усилия отодвинуть от себя сказочную фигуру, и из-за нее в моей памяти выдвинулась другая. В Иркутске, в знакомом доме, я несколько раз встречал ‒ правда, мимолетно ‒ казацкого хорунжего с этой фамилией. Это был человек ничем на выдававшийся, молчаливый, слегка даже застенчивый тою особою застенчивостью, которою отличаются болезненно-самолюбивые люди. Я едва заметил его тогда, но потом слышал, что он чем-то обратил на себя внимание тогдашнего генерал-губернатора и что его употребляют для "особых поручений". Неужели это он? Неужели это о нём я слышу теперь по всему пути, ‒ о нём, чье имя едва различалось в иркутской толпе?.. На станциях он вел себя как человек, на единичные усилия которого возложено усмирение бунтующего края. Врывался, как ураган, бушевал, наводил панический ужас, грозил пистолетом и... забывал всюду платить курьерские прогоны. Вероятно, благодаря этим приемам он исполнял поручения в сроки, удивлявшие самых привычных людей, и начальство отличало его еще более. "Курьер" стало кличкой и чуть не постоянною профессией Арабина. Скромный и застенчивый в Иркутске, он становился совершенно другим, лишь только выезжал из города. Быть искренно убежденным, что всякая власть сильнее всякого закона, и чувствовать себя целые недели единственным представителем власти на огромных пространствах, не встречая нигде ни малейшего сопротивления, ‒ от этого может закружиться голова и посильнее головы казачьего хорунжего.
И она, действительно кружилась. В последний проезд в этом было что-то фантастическое: две тройки мчались, как птицы, с смертельным ужасом в глазах, ямщик походил на мертвеца, застывшего на облучке с вожжами в руках; седок стоял в санях, сверкал глазами и размахивал флагом...»
Вот с этим-то «великим и ужасным» Арабиным и несчастным, сосланным «за любовь» станционным смотрителем Кругликовым и довелось познакомиться Владимиру Короленко в Ат-Дабане. Но всего произведения, увы, нельзя пересказать или процитировать в небольшой статье. Советую прочитать в книге, благо теперь это несложно сделать.
В сегодняшнем Едяе, одном из красивых и ухоженных сёл на бывшем Иркутско-Якутском тракте, в июле отметили особую дату ‒ 245 лет со дня учреждения здесь самого первого «государева станка» Ой-Мурана ‒ Ат Дабана. Конечно же, тут помнят и чтят Владимира Короленко, который навсегда оставил название и прошлое их малой родины в русской литературе, и благодарны ему за это.
Я был в Едяе значительно раньше нынешнего юбилея, но уже тогда подумал, что бывшему старинному «яму» очень повезло ‒ библиотекарь Галина Макарова, родом из потомственных старожилов, создала при своем книжкином доме духовно-информационный центр "Истоки", который со временем превратился в музей ямщицкой истории.
Здесь собраны родословные главных ямщицких семей, в том числе и несших «государеву службу» еще до Короленко, ‒ Макаровых, Сухаревых, Филипповых. Хранятся, извлекаясь по потребности из «бабушкиных» сундуков, описания и необходимые предметы, «реквизит» свадебных и других обрядов, которые, как ни странно, пользуются у нынешней молодежи достаточной популярностью. Поддерживает эти традиции и народный фольклорный коллектив «Вечорка».
В музее собрано немало любопытных экспонатов, начиная от саней-кошевки екатерининских времен, самодельного деревянного глобуса и заканчивая старинной посудой, самокованными инструментами, охотничьими снастями. Несколько десятилетий отдала Галина Степановна сбору всех этих сокровищ и изучению истории тракта, его «станков» и их первооснователей, прибывших два с половиной века назад на берега далёкой Лены из Ярославской и Могилёвской губерний. Есть свидетельства, что среди них были даже потомки декабристов. А приохотила Галину Степановну к прошлому бабушка Прасковья Федоровна Сухарева, которая прожила 101 год и помнила наизусть множество сказаний, не только принесённых из России, но и усвоенных из якутского фольклора. Родилась и выросла бабушка Прасковья на ямщицкой станции, и вполне возможно, что Владимир Короленко один из перегонов столь впечатлившего его тракта, преодолел на санях отца или деда Прасковьи Федоровны.
Говоря о потомках ленских ямщиков из Едяя, нельзя не вспомнить приблизившуюся по возрасту к Прасковье Фёдоровне Мать-героиню, ветерана тыла и труда Клавдию Ильиничну Герасимову, воспитавшую 11 детей, семеро из которых остались жить в родном селе. Все вместе они подарили бабушке 33 внука и 56 правнуков! К слову сказать, Клавдия Ильинична ‒ одна из первых участниц упомянутого старорусского ансамбля «Вечорка», в репертуаре которого бережно сохранённые песни, танцы и частушки далёких предков. Этот уникальный ансамбль считается визитной карточкой Едяя уже несколько десятилетий, он не раз становился лауреатом многих конкурсов, участвовал в съемках фильмов и телепередачах, в том числе в знаменитой «Играй гармонь!» Как что если бы Владимир Короленко оказался в наши дни в бывшем Ат Дабане, то ямщицкая муза наверняка подарила бы ему не менее яркие, но гораздо более светлые песни и впечатления.