Когда он оказался снаружи, то сделал глубокий вдох и не спеша выдохнул.
Ему почему-то казалось, что охранник махнет рукой на прощание или скажет глухо «скоро вернешься», но тот лишь скользнул по нему скучным взглядом и закрыл металлическую дверь.
"И что дальше?".
На стоянке коротко посигналили, и Фёдор оглянулся.
Невысокий мужчина в сером клетчатом пиджаке неловко улыбался. Очки в металлической оправе, небольшая залысина, аккуратная бородка. Он облокачивался на темно-синий седан и не сводил глаз с Фёдора.
- Я думал, ты там навсегда, - сказал он дрожащим голосом и улыбнулся теперь по-настоящему, отчего его лицо сразу помолодело.
Это было первое, что услышал Фёдор на свободе.
- Да чего уж... - хрипло ответил он, подходя. - Я и сам так думал. Привет, Миша.
- Здравствуй, Федя.
Они скупо обнялись. От друга пахло одеколоном, автомобильным ароматизатором, кофе, домашним теплом... "Как много запахов несет с собой нормальный человек" – подумал Фёдор.
- Поехали? - Миша кивнул на машину.
Мужчина оглянулся на серое здание, в котором провел пятнадцать лет. От звонка до звонка.
- Поехали.
В машине тихо играло радио, было тепло.
Молчали. Фёдор смотрел в окно, Миша поглядывал на друга, размышляя, о чем спросить. В голову лезли какие-то пустые слова. "Извини, что не писал... Пятнадцать лет. Что ты делал пятнадцать лет?".
- Домой? - Он выехал на магистраль.
- Домой, конечно. Мне больше некуда.
- Ну, мало ли... – неуверенно ответил Миша. – В кабак. В стриптиз. На "малину"…
Он криво улыбнулся своей шутке, но сразу смутился и уставился на дорогу.
- "Малина" закончилась, Муня... - сказал Фёдор. – Осталась в прошлом. Это уже… как бы сказать…
- Анахронизм?
Федя улыбнулся. Улыбка у него стала щербатая, невеселая, подумал Миша.
- Меня давно никто так не называл… Муней.
- Теперь только Михаил Сергеевич для всех?
- Оставь... – поморщился собеседник. – А впрочем, да. Какие наши годы.
Фёдор бросил на него внимательный взгляд.
- Вижу по кольцу, что женат, - сказал Федя. – Детки есть?
- Да, у нас девочка. И второго хотим.
- И правильно. Надо делать, чего уж тут.
Он замолчал, обратил всё внимание за окно. Многие здания казались знакомыми, память обманчиво выделяла их среди надменных высоток и пестрых торговых центров. Ностальгия пыталась нахлынуть, но Федя пресекал попытки на корню, боясь, что провалится в неё без остатка. Сжал кулак, в тюрьме это помогало обрести контроль над мыслями.
- Как ты… чувствуешь себя? - озабоченно спросил Миша, выруливая на перекрестке.
Федя положил руки на колени.
- Знаешь, как будто школу закончил: не понимаешь ничего и в голове пустота… но грех жаловаться и обратно точно не хочется… Слушай, однако, у тебя и агрегат. Японец? - Он погладил приборную панель. – Всякие прибамбасы… А раньше помнишь, на "мерине" гоняли?
Миша хмыкнул.
- Да уж, гоняли... Ты, как сумасшедший, выжимал на каждом светофоре, обгонял лихачей... врезался много раз! Уж про взятки гаишникам я молчу.
- Зато с какой радостью они брали!
- А когда я спросил в первый раз, как пристегнуться, помнишь, что ты ответил?
- Нет. Веревкой привязал? – Федя нахмурился, силясь вспомнить.
- Куда там. Сказал, что ремни еще в прошлый раз срезали, когда машина перевернулась! Я тогда испугался знатно!
Фёдор почесал затылок, Миша захохотал.
- Но сел ведь, Муня. Почему?
- Да из всех наших только у тебя и была машина! Зверь черный. Зверь рычащий.
- Правильный ответ: потому что я твой друг. Кстати, насчет пацанов...
Улыбка моментально сползла с лица водителя.
- А ты все такой же… - произнес Федя. – Не прячешь эмоций. Из тебя вышел бы плохой бандит. Хорошо, что ты одним из первых сошел с этого пути.
Друг неопределенно кивнул.
- Так что насчет команды? Кто как?
- Подозреваю, что про Балдежника и Трудного ты знаешь. Это сразу после тебя было.
Фёдор тяжело кивнул головой.
- Мага успел в Канаду улететь до того, как его в розыск объявили, а потом всё запуталось в 2000-х... перестали искать.
- Это я тоже знаю. Он мне открытку прислал из Ванкувера. Местный и Шалам?
- А Шалам теперь – Владимир Алексеевич Шаламов - депутат от нашего округа, - подчеркнуто официальным тоном сказал Миша. – Шаламом его уже давно не называют, представь себе.
- Надо же, поднялся... – задумчиво протянул Федя. – Надо будет созвониться с ним.
- Боюсь, не получится. Он постарался отказаться от прошлых связей лет десять назад. Даже со мной как-то… без энтузиазма решил встретиться пару лет назад.
- Понял. Это нормально. А Местный?
Миша вздохнул, закусил губу.
- Местный… сиганул в окно. Насмерть.
Фёдор сгорбился, провел ладонью по лицу, словно сгоняя тень. Потом посмотрел вверх.
- Земля пухом, Петя.
Они помолчали.
- Местный был добрым малым... Самым молодым. Как это произошло?
- Мне рассказали, что квартиры ваши проверяли. На одной – помнишь, что на окраине - был он. И товар. Его хотели схватить, Петя, недолго думая, прыгнул с балкона... Бежать, видимо, хотел. Но неудачно… Тебе не говорили, у тебя свои проблемы были.
- Твою мать! - выпалил Федя, звучно стукнув кулаком по ладони.
- Ладно, чего уж теперь... Он свой выбор сделал. – Водитель притормозил на светофоре. – Кто еще был… Сантьяго помнишь из заводских? Руслан. Темненький, боксер.
- Да мы все боксом занимались потихоньку...
- Нет, он потом на чемпионат ездил, – перебил Миша. – А мы всю ночь квасили на даче у Иры.
Фёдор кивнул и криво улыбнулся.
- Да, помню такого. Хмурый, но отзывчивый. На уазике отцовском приехал из сугроба вытаскивать, когда Мага застрял...
- Там вот, он теперь крупный бизнесмен в области. Стройки, торговые базы, транспорт. Если что, если... работу будет туго найти, к нему обратись. Он тебя помнит, я спрашивал. Просил передать его номер. – Миша полез в карман пиджака. – Вот визитка.
Федя молча убрал ее в карман.
Когда они проезжали центр, Миша сказал:
- Слушай, если будет сложно привыкнуть ко всему такому, не знаю... Шум. Люди. Город. - Он пошевелил плечами. – У меня есть эксперт знакомая - психотерапевт, может помочь. Денег не возьмёт. Я ее сыну помог диплом защитить.
Федя будто не услышал его слов.
- Город стал таким... как будто мечта фантаста. Кир Булычев и Жюль Верн.
- Увы, это не мечта о будущем, а скорее «хищные вещи века»… - рассеянно пробормотал Миша. – Ты про зеркала и светящиеся вывески?
Фёдор кивнул.
- Кафе на каждом шагу. И все с телефонами ходят, даже дети… здания будто везде новые.
- Это только в центре, - заметил Михаил. - На окраине ты и не заметишь, что 90-е кончились… Машины, дома. Да и люди все те же.
- Люди-то понятно. Они почти не меняются…
- Что будешь делать, как окажешься дома? Разумеется, после разговора с мамой.
- Помоюсь хорошенько, - сказал Федя, не раздумывая. – Надо смыть с себя пятнадцать лет.
- Понял. Я тогда тебе вечером позвоню на домашний. Дела на кафедре есть, к экзамену билеты подготовлю, потом приеду. Водки купить?
- Сам решай. Я много пить не буду.
В подъезде не было черных пятен от спичек на потолке. Удивили новые металлические почтовые ящики, висящие ровно. Не пахло плесенью и мочой. А так, как будто ничего не изменилось. На стене закрашенное, но легко угадываемое вечное слово из трех букв.
Грузная женщина неопределенного возраста спускалась по лестнице, держась за перила.
- Здравствуйте, тётя Галя, - бросил он, поднимаясь.
- А кто... - Она сощурилась, морщинистый рот приоткрылся. - Ох, ты же... Бог с тобой, Федя Ковальчук, что ли?! Ты?
- Да, тётя Галя.
Перед квартирой он застыл.
- Ну, привет, - сказал он, глядя на родимый выцветший от времени дерматин. На стене уже не было надписи. А вот на потолке каким-то образом сохранилась нацарапанное Трудным. "Здесь живёт Федя по кличке Плотник".
Пронеслась мысль, что за дверью он сам - на двадцать лет моложе - ест борщ и не знает, что за ним выехали. И если Фёдор сейчас откроет дверь, тот, помоложе, накинется на него, начнется драка. Молодой победит, скорее всего. Молодость энергична и не задумывается.
Он позвонил. Дверь открылась, и на него пахнуло теплым уютным воздухом. Аромат выпечки, сливочного масла на сковороде, борща в большой кастрюле, домашнего тепла.
Закружилась голова. Он прогнал мысли о детстве.
- Привет, мама. - И переступил порог.
- Ты кушай, кушай суп… Вот компотик, как ты любишь, домашний. Может, пельмени сварить?
Он помотал головой, она села обратно. К нему было обращено круглое, милое сердцу лицо. Фёдор отложил пустую тарелку и принялся за картошку с грибами.
- Очень вкусно.
- Так быстро кушаешь... - надтреснутым голосом сказала она. - И похудел так...
- Как у тебя на работе? – Он расправил плечи, выпрямился.
"Не отберут, - одернул он себя. – Тут не отберут".
- Да что у меня, - она отмахнулась. - Новых бумаг оформлять много. Директор лютует от проверки к проверке. А так, школа как школа. Тетради, контрольные, олимпиады. Зарплату чуток подняли. Дети с каждым годом все более прогрессивны, скоро совсем их не поймём.
- Но таких, как мы, наверное, уже нет? - Он усмехнулся.
- Ещё бы! – Она мелко закивала. – Ваше время - сложное. Переходное. Путин молодец, страну поднял… (Фёдор с трудом проглотил картошку). Богатеев, правда, не всех посадили. Сволочей-воров. А вот такие, как ты, пострадали. Простые люди. Но… Как могли, выживали.
У нее опять выступили слезы на глазах. Федя заметил, как дрожат ее руки.
- Мама...
- Один Кирилл чего стоил? – Она смахнула слезу, отвернулась к плите. – Два раза из школы выгоняли! А Машка! Синичкина! Помнишь, она первой начала попсу иностранную слушать... Первой волосы покрасила. Со студентом начала отношения…
- Но забеременела первая Ира. В выпускном классе.
- Да уж... Отличница, ёлки-палки. Но время такое было... Сейчас у неё муж, ребенок.
Она смотрела на него, не отрываясь.
- На отца так похож стал... Федя.... - Она старалась держаться ради него, не рыдать.
Он вспомнил, как она осела на стул, когда на него надели наручники, потом упала в ноги людям в форме. Как выла и хватала их за рукава, а они отводили глаза.
- Мама… - неверным голосом сказал он.
Он обнял её и почувствовал, как этот родной, любимый, самый близкий человек, который вырастил его и дал всю свою любовь, человек, который всеми правдами и неправдами пытался вытащить его из тюрьмы, который ждал его как никто другой, содрогается от слёз.
- Всё будет хорошо, мама… Теперь всё будет хорошо.
- Алло. Я в девять заеду, в магазин только заскочу.
- Хорошо. Мама ушла к тёте Алёне – помнишь, в столовой работала, - чтобы мы спокойно посидели. Сказала, что племянник должен зайти.
- Племянник?.. Зачем? Ладно, потом расскажешь. В девять я у тебя!
На пороге комнаты Фёдор застыл в нерешительности. Он не ощущал желания вернуться в прошлое. Хотелось закрыть дверь и не нарушать того воспоминания, которое принадлежит другому человеку. Все, что касалось его мыслей о комнате, никак не давало ему права входить сюда спустя двадцать лет. Такое бывает с воспоминаниями. Они живут собственной жизнью, когда ты часто обращаешься к ним и придаёшь месту или человеку слишком сильное значение. Они наполняются каким-то насыщенным цветом и становятся больше, чем копией реальности.
Он открыл шкаф и увидел на вешалке спортивный костюм, подаренный Балдёжником. Тот был самый модник из них. "Надевай! – звенел веселый голос друга. - Это же фирмА!". Балдёжник с зубочисткой в зубах прислонился к косяку и следил, как Плотник разворачивает пакет. "Теперь и на ринг, и на дискотеку. И чтобы не снимал, пока первый лям бакинских не сделаешь!".
Он заморгал, прогоняя видение. Его комната. Почему он не съехал от мамы, хотя тогда деньги были? Наверное, думал: "успеется". Да и не хотелось оставлять маму одну, когда отец ушёл. Как бы там ни было, дело не в деньгах. Он помнил, как купил маме серьги. Ванную. Енотовую шубу. Обставил зал и её комнату мебелью. Себе купил поддержанный «мерседес». Мама говорила родственникам, что он открыл кооператив по производству мебели и межкомнатных дверей… Он отчетливо помнил странное чувство недоверия к тому, что делал и сколько получал. Чувство навалившейся свободы и нежелания думать о последствиях. Будто во сне. Мысль из прошлого: "Это не я, это кто-то другой. И мне вот-вот перестанет везти".
А потом, когда многое конфисковали, он думал, что жалко, если забрали ванную, некрасиво это. Хотя, по сути, не должны были. Но многие следователи были страшнее тех, кого судили. И закон использовали как хотели.
"Эти волки позорные, падлы защеканские могут и квартиру, бля, отобрать", - Балдёжник матерился с особым шиком, как будто первым его словом была ругань.
Взгляд скользнул, ни на чем долго не останавливаясь. Старый – кажется, румынский – шкаф с несколькими книгами еще со школьных времен, кровать под ковром на стене, стол (бывшая школьная парта), собственноручно сделанный табурет, коричневые шторы. Почему-то всё казалось чужим… Нет, не чужим, а словно принадлежало Федьке-подростку и Плотнику, носившему за ремнем пистолет, а не безработному Фёдору с отсидкой.
Остался выцветший плакат красотки из иностранного журнала и агитка "Ночь работе не помеха" на шкафу, остальные сорвали при обыске. Искали тайник. Фёдор усмехнулся. Какой тайник? Он тратил деньги в ресторане, прятал в коробку из-под кроссовок, носил полный "лопатник", дарил девушкам импортные колготки и цветы, остальное отдавал "на раскрутку". Теперь и старших нет, чтобы спросить про проценты.
Фёдор улыбнулся вечно молодой красотке с плаката и присел на кровать. Она нежно-протестующе скрипнула. Он дома.
Михаил шумно мыл руки в ванной и что-то напевал под нос.
Фёдор сидел спиной к окну и задумчиво оглядывал «поляну». Крепкие соленые огурцы в банке, маслянистые лакомые шпроты, ломти черного пахучего хлеба, розоватые кружочки колбасы, и ароматный сыр на тарелке - вот и вся нехитрая закуска. Но после тюрьмы, после казенной кухни… это было ново. К тому же, в морозильнике томилась водка.
- Можно пиццу заказать, если хочешь, - предложил Миша, встав в дверях. – Пришел век наслаждений, как говорится… Сейчас это быстро делается. Или китайскую еду?
- Да куда? - Фёдор махнул рукой. - Мне и этого больше нормы, слюни вон на кулак наматываю...
Друг сходил в коридор, вернулся с плиткой шоколада и лимоном. Одну руку держал за спиной.
- Мы же не коньяк пьем, - с сомнением в голосе протянул Фёдор.
И Миша театральным жестом вынул из-за спины бутылку янтарной жидкости.
- О-о... Армянский?
- А то ж, - подтвердил Миша, выпятив грудь. – Не 5 звёзд, но, тем не менее, хороший. На кафедре подарили на Новый Год.
Коньяк пока отложили, достали из морозильника водку в белом платье холода.
- Сам разольешь?
На мгновенье Федя задумался, протирая бутылку. Поднёс к лицу, нахмурился. Словно старого товарища встретил. А говорить с ним уже не о чём.
- Лучше ты.
Преподаватель твердой рукой наполнил стопки. Чокнулись, выпили, неспешно закусили. Фёдор - кружочком колбасы и огурцом, а Миша сделал бутерброд из хлеба, шпрот и сыра.
- Первая рюмка за столько лет… Как будто заново девственности лишаюсь.
- Да уж, хорошо хоть с другом лишаешься...
Выпили снова.
- Федя, есть вопрос.
- Если он про неё, то... Лучше не надо пока.
- Хорошо, запомнили. Позже. Просто она пыталась тебя найти тогда… Предлагай тему.
Мужчина подцепил вилкой кусок сыру. Понюхал.
- Племянник у меня. По тётке. Ему, кажется, девятнадцать. Без башки совсем.
Миша слушал, неспешно наполняя стопки.
- Я его однажды только видел, когда тётка с мамой два года назад приходили на встречу. Бедовый он, на меня молодого чем-то похож... - Чокнулись. - Скажи, неужели опять модно бандитом быть? Я там кое-чего слышал, видел, сложилось такое впечатление.
Собеседник неопределенно повел плечами, поерзав на табурете.
- Как сказать…
Хотел налить еще, но Фёдор осадил.
- Погоди ты. С непривычки разнесет.
- Хорошо. - Отложил бутылку. – Модно, значит? Дай-ка подумать... Скорее, да. А вообще в России мода на лёгкие деньги и дурную славу не проходит спокон веков. Но у мальков сейчас немного другие идолы, концепция всё-таки изменилась.
- Какие идолы?
- Как сказать... Рэп. Деньги. Шумят, хорохорятся, шмотки модные, татуировки на лице, в интернет хотят. Криминал сам по себе уже не цель, а скорее стилеобразующее начало.
- О как. И не стреляет почти никто, - кивнул Фёдор. – Молодых мало в тюрьме видел, в основном, все не по жесткачу, а по «ханке».
- Да. Сейчас либо наркотики, либо интернет. Даже у нас, в провинции. Деньги. Ну, и масс-медиа culture. Андерстенд? В тюрьму только отбитые или дураки попадают… Я имею в виду, сейчас.
Помолчали. Солнце закатными лучами пронзило маленькую комнату в последний раз, окрасило стол мягким тёплым золотом и исчезло.
- А какие песни они слушают?
Миша снял с крючка полотенце, вытер руки и включил песню на телефоне. Пока он делал бутерброд, Фёдор задумчиво кивал или усмехался, повернувшись одним ухом к динамику. Миша подумал, что один этот жест старил его лет на десять.
- Давай ещё одну. – Он прикрыл глаза. – Понятно. Ну, ясно… Понтов до подбородка... матерятся неумело, не говорят, а мельтешат. Я половину слов не понимаю... Английский, видимо.
- И ведь денег загребают - ух!
Фёдор поднял густые брови.
- Машины, квартиры, чуть ли не острова покупают, - продолжил Миша. – Миллионы. Теперь рэп - прибыльно. Делают часто халтурно, ни в какие ворота. Молодые ведутся. Даже девушки.
Федя кивнул с видом "я так и думал".
- Надо мне что-то с Алёшей решать.
- А что решать? Совет мой: давай не с головой лезь в это дело…
- Да у него «условка» уже есть. За хранение, кажется. Мать изводится, говорит, с плохой компанией связался...
- Старая песенка, - хмыкнул Миша.
- Вот-вот. Но жалко ее, она мне в детстве помогала, сказки, помню, читала. Шоколадки на праздники. Надо парня оттолкнуть от криминала, немного вразумить. Я вроде сейчас...
- Вразумлятор?
- Как-как? Ну, да... У нас, помнишь, такой дядя Митя был? Старик.
Миша уставился под потолок.
- Дядя Митя, дядя Митя... Седой? В свитере вязаном всё время ходил?
- Во-во. Он же с тремя отсидками был... Страшный в молодости человек. В совке погудел. И чуть что старшие меня к нему водили, чтобы уму-разуму учил.
- И как? Помогло?
- Ну, видишь, плохо учился я. – Федя развел руками. – На опыте только понял. Наливай.
Выпили, не закусывая.
- Я вот думал раньше: почему люди жалуются, что сложно на свободе устроиться? Работу найти, жену... Некоторые же возвращались. Думал, врут. А сейчас вроде понимаю.
- И в чём сложность? - Михаил звонко развернул упаковку шоколадки.
Федя потер синеватый, гладко выбритый подбородок. Отломил лакомство.
- Это так, как сравниваешь себя с кем-то, кто был до тебя... Как будто фильм смотришь или про героя читаешь. Понял?
- Если честно, не очень.
- Вот как вышел, будто не понимаешь, что изменилось. А жизнь на месте не стоит, ты ее помнишь той, и получается, что ощущаешь... словно ты потертая карта в новой колоде. С новыми мастями. А ты не в зуб ногой... Вроде те же дома. Деньги те же. Э-эх, если бы отложил немного тогда, может, сейчас бы на машину хватило. Маму возить... Или на мебель.
- Пачку долларов ты мне на Новый Год подарил, помню.
- Ты тогда подарки девушкам покупал, - усмехнулся друг. – Духи. Конфеты.
- Дурак. Надо было акции покупать.
Посмеялись. Фёдор помыл и нарезал лимон.
Лёшка был жилист, плечист, коротко стрижен. Говорил много, то и дело срываясь на какие-то непонятные Федору и Михаилу слова. На дядю он смотрел с почтением и чуть исподлобья. До начала истории охотно выпил предложенную рюмку и закусил лимоном.
- Как ты сказал... "Рофлишь"?
- Ну, да. Они, ну, барыги эти, говорят: "Ты чё, рофлишь"? Я такой: "схуяли". А они такие: "базаришь?"? Ну, я холодного включаю, чисто на чилле, ну, типо, и говорю: я люблю, в натуре. А они такие: "Один раз на ротан кинул, пацан, - и чё, уже любишь"? А они, типа, борцы, я понял. Ну, я полез на того, ну... Хэзэ, по ходу, челюсть сломал.
Федя с Мишей переглянулись.
- На меня не смотри.
- Ты преподаватель, к тому же филолог.
- Я по русской и зарубежной литературе преподаватель, а не по современному сленгу.
Пока Миша ставил пузатый чайник на плиту, Фёдор обстоятельно расспрашивал племенника.
- По порядку. У тебя "условка" есть, - начал он. – Это во-первых. Маму надо беречь, ты же без отца. Это во-вторых. Наконец, ты сейчас работаешь где? Универ-то бросил, поди.
Парень угрюмо кивнул.
- Security в клубе «Эфир». У меня и дубинка есть.
- Охранник, - прошептал Миша, когда Федор повел головой.
- Давай так. С горяча не лупи. Сегодня подумаю, как можно ситуацию разрулить. Тебе советую на дно залечь. Никаких гулянок с друзьями. Пока. Сиди на попе ровно. Телефон выключи.
- Но...
Федя посмотрел на него темными глазами. Брови чуть сдвинулись.
- Я сказал: сиди дома, Лёха. Это не обсуждается.
Парень попытался смело встретить его взгляд, но опустил глаза.
- Ты их людей ударил. Одного, видимо, вскользь. Второго сильно. Это даром не пройдет. Я серьезно говорю. Ты же спортсмен! – Он сделал паузу. – Он в больнице лежит, мать сказала.
Парень выпятил подбородок.
- Еще бы! Он в карман полез!
- Вот я и говорю. Они, если по-старому будут работать, отметелят так, что тётя Алёна не узнает. И бабки захотят тому «на лечение». Это по лёгкой системе. А могут ведь и девку наказать.
- Пусть попробуют! – вспылил парень.
- Ей тоже не пиши. Дурака на валяй… Без этого фуфла давай. Как домой пойдешь, позвони, объясни ей всё, потом трубку выключай. Сейчас от тебя зависит, что будет дальше... - Фёдор провел широкой ладонью по лицу, будто вытирая пот. - И от меня.
Алексей давно ушел, когда друзья наполовину выпил коньяк и уже дули на горячий чай в глубоких чашках. Миша смотрел в сторону.
- Она искала тебя, Федя.
- Ну... Хотела бы, нашла, а не искала. У меня к ней претензий нет.
Миша кивал хмельной головой. Играл музыкальный сборник "Песни 90-х".
- А была ли любовь?
Фёдор посмотрел на него ясными глазами. От алкоголя они стали ярче.
- Была, но прогорела вся... До основания.
- А я думал, тебе там любовь помогала держаться. Или вера.
Мужчина повел плечами, положил руку на то место, где под одеждой висел крест.
- Там это все сначала становится или важнее, или исчезает совсем. Стены впитывают… В Бога-то я ещё верю, маме за то спасибо большое… а в любовь - нет.
- А как будешь жить? - Миша пьяно напрягал лицо, стараясь казаться серьезным.
- Как все...
Как только Миша ушел, напевая "Тополиный пух" и несколько раз обняв друга, Фёдор покурил и лёг спать. На балконе, пока он выпускал дым, пьяно озираясь, ему показалось, что старый друг Трудный вошёл следом, аккуратно прикрыл дверь, закурил любимый Marlboro. Куртка была распахнута, Фёдор различил на голой груди две аккуратные дырочки. Трудный усмехнулся.
Ночью он слышал, как своими ключами открывает дверь мама. Она постояла в дверях его комнаты и смотрела, как сын сопит.
На следующее утро Фёдор проснулся и немного полежал, привыкая к свободе, потом принял душ, нашёл старую записную книжку с алфавитным расположением имён и сел возле телефона.
Вечером отправился на встречу. До места он добрался на автобусе, потом долго шёл пешком. Сначала вокруг были магазины автозапчастей, восточные кафе, какие-то гаражи, затем зоны выгрузки оптовых складов. На стене надпись "..тин ворует ваши деньги". Первые две буквы были заклеены листовками синего цвета с белым медведем. Промзона, какие-то рельсы, ведущие в никуда, свалка металлолома. Лай собак, где-то вдалеке пилорама. Неглубокие лужи. Наконец он нашёл нужную автомастерскую.
Долговязый мужчина в заляпанном комбинезоне курил, сидя на табурете перед входом. Рукава закатаны до локтя, открывая грубые татуировки, на голове бейсболка.
- Здравствуйте. Я бы хотел увидеть Автандила.
- Нет его. – Резко ответил тот. На небритом лице застыла неприязнь. - Чё надо?
Федя мысленно досчитал до трёх.
- Я знаю, что он здесь. Мы говорили по телефону. Позови его.
Курящий поднялся, выпустил дым. Был он намного выше Фёдора, но тоньше.
- Окей. Ты один?
Фёдор кивнул. Мужчина небрежно уронил сигарету на землю, растоптал.
- Жди здесь.
Он ушел. Фёдор засунул руки в карманы, но потом скрестил их на груди. В левом кармане у него была пачка сигарет. В правом кое-что другое.
Страха не было. Неизвестно, где он остался: в пропитанных лихачеством и безверием 90-х или в тюрьме, где страх и опустошение были такой же частью жизни, как скучные стены и каша с комками. Когда он работал с Жорой, его могли убить. Часто был на кураже - пьян или хуже. И не осознавал, что может умереть. Не верил в это. Но сейчас он понимает, что ему нельзя заставлять маму волноваться. Кроме неё никого не осталось.
Автандил не заставил себя ждать. Он был приземистый, широкоплечий, немного грузный. Цветная рубашка, золотые часы, потертый ремень, грязная обувь. Царственный, могучий нос.
С ним вышли ещё двое. Последним, скалясь, высокий с кепкой.
- Ну, вот я. Что тебе надо? - Автандил немного щурился на правый глаз.
Федя смотрел на него. Ему не нравилось, что вышли двое.
- Я звонил. Насчёт Алексея Захарова.
Авиандил пожевал губами.
- Помню такого. - Грузин кивнул, не сводя глаз с гостя. - Да, ты хотел порешать этот вопрос. Ты один?
Фёдор кивнул, подавив усмешку. "Нет, со мной спецназ. Вон там, за свалкой».
- Смелый, значит? Молодец. Чего ты хочешь? За парня уже всё решено.
- Хотел предложить альтернативу.
Автандил хэкнул, засунул большие пальцы за ремень. Федя мысленно отметил синеватую татуировку, которая выглядывала из-под рубашки.
- Триста штук, - вывалил он. – Налом. Срок месяц.
Фёдор мысленно выругался.
- Ты так расцениваешь избиение твоих...
- Ничего не расцениваю, - нагло выдал грузин. Двое парней хмурились. У них были пустые глаза. - Я утверждаю. За его поступок - триста. Могу ещё сотню накинуть, если хочешь.
- Перекинь долг на меня. И не трогайте парня и его семью... Девушку. Я сам заплачу.
Грузин долго молчал и щупал гостя тяжёлым взглядом. В счёт пошло и то, что у собеседника были три тёмные точки между пальцами, и что пришёл один. Жаль, приехал не на машине.
- Кто ты такой? - Он вынул пачку сигарет, ему поднесли огонь. - С кем базарю, кто он тебе?
- Я Фёдор Ковальчук. Откинулся вчера. Прозвище моё - Плотник - тебе ничего не скажет... Тот пацан мой племянник. За базар я отвечаю. Ситуацию всю понимаю.
Автандил выдохнул дым вниз, не сводя глаз с собеседника, и протянул пачку.
- Угощайся сигаретами, Фёдор.
Взвесив все за и против, Федя шагнул вперёд, взял предложенную сигарету и зажигалку, закурил. Автандил что-то обронил на своем языке, двое загоготали. Фёдор зажмурился, чтобы не ошибиться, ответил на армянском:
- Прости, почтенный, я не знаю твоего языка.
Владелец автосервиса приподнял брови и сказал по-русски:
- Но армянский знаешь. Сколько лет ты сидел?
- Пятнадцать.
Грузин поднял пухлую руку, потёр подбородок.
- Много, слушай. Никто столько не сидел из тех, кого я сейчас знаю... Даже куришь как зэк, в кулак. За что и где?
Фёдор ответил. Автандил почесал могучий нос.
- Хм. Так, вот оно что... - Он оглядел фигуру Фёдора. - Стёпа, налей-ка нам кофе.
Высокий удивленно раскрыл рот, но под взглядом начальника ретировался в сервис.
Спустя несколько минут они пили кофе у входа. Стёпа вынес круглый пластиковый стол и складные стулья. Двое ушли в сервис.
- Ну... угощайся, Фёдор Плотник.
Мужчина кивнул и взял чашку с подбитым краем. Кофе был крепкий, как поцелуй цыганки.
- С кем ты работал? - Собеседник прихлебнул горячий напиток. Его умные глаза блестели.
Фёдор был уверен, что Стёпа не просто так остался стоять недалеко. И что те двое выскочат, стоит свистнуть.
- С Жорой Кроем и пацанами заводскими. С Валерой Вакой немного.
- В сложное время работал.
Фёдор промолчал.
- Откуда знаешь армянский, а?
- Я общался с Харамом и там... где я сидел, пришлось выучить.
- Ты общался с Харамом? - голос выдал скепсис и одновременно интерес.
Фёдор кивнул. Это был главный козырь, и он едва сдержал вздох, когда тот спросил.
- Собственно, мы виделись пару раз, в ресторане как-то посидели... Наши помогали ему.
- Докажи, что ты знал Харама, - протянул грузин. – Может, ты обманываешь меня.
Фёдор мысленно возблагодарил мать, которая не выбросила его снимки из шкафа и спрятала в свое время от оперативников.
Мужчина показал голую ладонь, затем медленно засунул её в карман. Степан дернулся, но к этому времени Фёдор вынул снимок. Автандил даже глазом не повёл.
- Вот. - Развернул снимок. - Это я, несколько наших, в центре Жора и Харам.
Автандил подслеповато уставился на фото, где парни в спортивных и джинсовых куртках стояли на фоне иномарки. Фёдор не сводил глаз с Балдёжника, который улыбался ярче всех. Однажды зимой с него сняли кроссовки и куртку. Домой-то дошел, но слёг с пневмонией.
- А ты не врал, Фёдор Плотник... Смотри-ка. Молодой и худой Харам. А вот и ты.
Он молчал, держа снимок перед собой. Фёдор слышал, как лают за забором собаки и как сбоку Стёпа пытался высечь искру из зажигалки.
- Я не буду спрашивать, как ты нашел меня, - медленно начал грузин. – Наверняка, у тебя остались связи с тех времён. Кто-то ведь живой… Хотя твой племянник полный дурак, я не буду требовать денег. Совсем. Стой, не перебивай, я ещё не закончил.
Грузин отпил кофе. Поставил чашку на стол.
- Я прощаю тебе долг. И ему... По хорошему поставить бы его против моего бойца но... пусть живой ходит. Хотя бы ради матери. Вот моё слово.
Фёдор благодарно кивнул, прижав ладонь к сердцу.
- Но...
Мужчина напрягся.
- Но я бы хотел спросить – лишь спросить - тебя: не хочешь ли ты поработать? У меня есть дела в городе, серьёзные дела, однако при мне один молодняк... – Он небрежно кивнул на Степана. - Мне нужны люди вроде тебя. Старая школа.
- Я могу подумать?
- Конечно, - он щедро махнул рукой. – Вот визитка автосервиса, звони, мне передадут… Я рад, что встретил человека, который прошёл те времена. Повезло, что у тебя сохранилось это.
Он указал на снимок.
- Это всё мать... - ответил Фёдор честно. - Она сберегла.
Грузин медленно кивнул, задумчиво потёр толстый подбородок.
- Наши матери мудрее нас. Это так. Разреши оставить фото себе? Спасибо.
Фёдор попрощался с тётей Алёной, отложил телефон. Одно дело сделано. Тётя явно зайдет завтра благодарить его, хотя он и сказал, что не за что. Главное, чтобы Лёшка завязывал с такой ерундой. "Неужели придется избить кого-нибудь из старших, с кем он общается?". Чтобы от него отстали навсегда. На племянника у него рука не поднимется. А в арсенале педагогических приёмов было не так много. Мог только рассказать, как его избивали следаки на допросе, чтобы он сдал старших. На коже не осталось ни следа, а внутри всё болело.
Фёдор подошел к окну. Начинался неуверенный дождь. На парте лежала раскрытая книга, которую он рассеянно снял с полки шкафа. "И. А. Бунин. Темные аллеи. Рассказы". Почему-то эта книга напоминала ему про уроки литературы, красноватую доску, исписанную мелом, сочинения с огромным количеством ошибок на полях, первую любовь. Мечты о будущем.
Мама недавно легла спать после проверки тетрадей, и мужчина думал о том, что она уже стара для школы. Надо бы найти себе работу, но вот где? Вернувшиеся говорили, что с отсидкой почти не берут… Мысль о том, что он не чувствует вкус жизни, что он потерял всего себя за эти годы, он отгонял. Сейчас он должен сделать всё возможное, чтобы помочь маме. Это придавало сил и не позволяло опуститься на дно.
"Прррошу, Плотник... Федя! Только не надо уходить в криминал! И стрелять ни в кого не надо... Если что, я дам на первое время денег... У меня немного... Ты же знаешь, мне не жалко", - сказала Миша перед уходом. Когда он выговаривал "ни в кого", у Феди стрельнуло сердце.
- Что делать? - спросил он шепотом у себя.
О той, что клялась ему в любви, он вообще старался не думать. И о том, что среди снимков, которые сохранила мама, был её. Знакомые, такие родные и такие чужие уже глаза.
От безделья Федя выпил водки и вышел покурить на балкон.
Дождь казался ленивым. Внизу простиралась серая земля, голые по осени деревья, блестящий асфальт, старая детская площадка. Вон деревянный теремок, который давно пора обновить.
- В школе я неплохо обращался с пилой, делал хорошие табуретки, - зачем-то прошептал он дождю. - Но потом я неплохо так научился бить и пугать людей. За это платили больше.
Какой-то мужик в растянутой майке в доме напротив тоже курил. Фёдор видел, какой уставший вид у этого человека. Всклокоченные волосы, одутловатое лицо и безвольные плечи. Дым он выпускал нехотя. Мужик приметил его и кивнул, помахав сигаретой. Фёдор кивнул в ответ. Как кивал в тюрьме, если ловил такой взгляд.
"Когда мир переворачивается с ног на голову, пацаны, главное встать", - произнес Трудный, когда они навещали его после огнестрела в ногу и принесли апельсины. "Брат, что ты чувствовал?" – спросил Балдёжник. "Ну... меня крутануло вверх ногой, потом больно ударился о землю. Помню небо и облака… и что дыхалку спёрло. И мысль: "Надо жить"".
Федя протянул руку, коснулся капель. Посмотрел вниз. Шестой этаж. Местному хватило второго.
"Система работает, парень... Здесь отбывают срок - и там отбывают. Здесь срок за поступки. А там – просто так, до смерти... Сидит здесь зэк, а там - простой работяга. В телек уставился, макароны жрёт. Ждёт, пока начнется настоящая жизнь. Только здесь и бьют, и кормят. И хуже быть не может - ну, разве что убьют... А там только бьют, бьют и всё никак не убьют. И всегда есть хуже. Не завидую тебе", - протянул Тихоня на прощание, хлопая по стене.
- У тебя мамы нет, Тихоня, вот что, - сказал Федя вслух. – Тебе некого жалеть.
"Часто люди, выйдя отсюда, отправляются обратно или суют голову в петлю, парень... Потому что понимают, что другой жизни нет".
- Ты слишком долго сидел, Тихоня. Побольше меня сидел, похуже меня делал. И тебе кажется, другой жизни нет. Ведь я вышел. Ты нет. И не выйти тебе уже.
Дождь между тем кончился. Свежесть разливалась в прохладном воздухе. Луна наконец пробила щит черных туч, несмело озаряя двор. Мужик напротив махнул напоследок и ушел с балкона. Застыла особая тишина, которую Фёдор не слышал давно. В ушах стучало сердце.
Он вернулся к себе в комнату, не включая свет, и вдруг вспомнил одно из первых серьёзных “приключений”: в полной темноте они сидели однажды в засаде на чужой квартире. История, по сути, кончилась ничем, Жора так и не поймал “дятла”. Но ему, оказывается, запал в память тот флёр романтического восторга перед темнотой в квартире вперемежку со страхом. Как когда в детстве уходил свет, и мама с бабушкой зажигали свечи и пили чай в полутьме.
Трудный сидит справа, его не видно, но Федя знает, что друг держит в руке чётки. Балдёжник – на стуле напротив. В темноте иногда видны белые зубы, когда он перекатывает во рту зубочистку. Они, волнуясь, смотрят друг на друга при неверном свете луны, который с трудом пробивался в прихожую. Федя сжимает пистолет, полученный от старших, и кусает губу от волнения. Ребристая рукоятка впивается в кожу, так сильно он сомкнул пальцы. Он боится, что придётся стрелять. Боится, что они втроем не справятся.
“В крайнем случае стреляй в ногу или руку, - сказал Жора, вытаскивая из багажника оружие. – Если палить в живот, потом от него ничего не узнать. - Посмотрел внимательно на Федю. – Не дрейфь, Плотник. Будешь смелым и сохранишь при этом голову – быстро поднимешься”.
В квартиру так никто и не вернулся. Но позже много раз пришлось стрелять, и всякий раз рукоятка больно впивалась в ладонь.
Им было по двадцать лет, когда они сидели в темноте. Видели только школу и армию. Дети с мечтами о взрослой жизни. Дети, получившие доступ к деньгам и играющие в странные игры на руинах государства. Дети, которых жестокий и честный Валера Вака называл «мясо».
Федя встал возле стола и машинально погладил книгу. Мысли убегали манящей тропой в прошлое. Федя сжал кулак, чтобы собраться. Вынул две визитки – от Сантьяго и Автандила – из кармана и положил на стол.
- Нужны деньги – значит, нужна работа… - Он провел рукой по лицу. – Ну-ка, как в пионерлагере гадали на судьбу и любовь.
Взял книгу, встал у окна с призрачным лунным светом, открыл наугад: "...беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. "Закатилось солнце красное за темные леса, ах, все пташки поумолкли, все садились по местам!" Закатилось мое счастье, вздыхал он, темная ночь с ее глушью обступает меня, - и все-таки почувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чье-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: "Не тужи, утро вечера мудреннее..."".
Закрыл книгу, взял визитки и вышел. Он тихонько включил свет в прихожей, сел возле телефона и поднёс бумажки к глазам. Оглянулся на закрытую дверь в мамину комнату и набрал номер.