ЧЁРНЫЙ ЛЕВ
Под кроной ореховых листьев ныряет обманчивый свет,
Чей ангел на кончике кисти взлетает над горечью бед?
Мир прост, как цветение сада; пригублена будет до дна
И юная боль винограда, и алая старость вина.
Я чёрному льву отворяю высокое небо вдали,
Отворяю,
Семь небес ожидают его над багровым прощаньем земли,
Ожидают,
Жаркой кистью хвоста покоряет он мир,
Покоряет,
Отчего же он смотрит с наивной печалью
И снова прощает?
Свет струится, горит и мерцает, взбегает над повестью лет,
Жёлтая осень, праздник в Болниси, поле крестьянское – свет.
Мир прост, как рождение лани, как свадьба былых времён,
Как сладкая кисть винограда, как горькая песня о нём.
Я черному льву отворяю высокое небо вдали,
Отворяю,
Семь небес ожидают его над багровым прощаньем земли,
Ожидают,
Жаркой кистью хвоста покоряет он мир,
Покоряет,
Отчего же он смотрит с наивной печалью
И снова прощает?..
ИЗ ЦИКЛА «ПИРОСМАНИ». ВОСХОЖДЕНИЕ
Вереница белых звуков в рог охотничий трубит,
Тур в горах, лисица в поле, а в ладонях птица спит.
Восхождение дымится, рог ветвится до небес,
Между пнями бродит пьяно голубой, как утро, лес.
Дом без кровли, конь без сбруи,
Пой, Нико, и пей до дна,
Утро льет в ладони струи
Пенной прыти молока.
Ветерком трава играет, перекатываясь всласть,
Две косули в поле тают, воды сбрасывает снасть,
Бьет серебряная рыба воздух росписью хвоста,
По воде рыбак шагает, улыбаясь неспроста.
Ночь без дня, а день без ночи,
Пой, Нико, и пей до дна.
Краски с неба льются звонче
Алой повести вина.
Непричесанное солнце львенком нежится во сне,
Ломтик дыни прячет нежность у оленя на спине,
Сбросят краски покрывала, схвачен заяц синевой,
По отрогам Авлабара бродит мальчик сам не свой
Дом без кровли, ночь без дома,
Пой, Нико, и пей до дна.
Жизнь - предсмертная истома,
Смерть - рожденье и судьба
ЧЕТЫРЕ ЛИЛИИ НА ЧЁРНОМ
Четыре лилии на чёрном, на белом - женская рука,
Над бурой пашней дышит паром усталость спящего быка.
Спят ортачальские мадонны, и оголённых плеч тепло
Ягнёнком белым на колени вздремнувшей ночи прилегло.
Птица жёлтая в бубен бьёт,
Осень сотая мед нальёт.
Заходи в мой дом, Солнце красное,
На пиру моём небо ясное.
В мускатных гроздьях винограда тучнеет жертвенно река,
Алеет винный язычок над горловиной бурдюка,
И скатерть таинством травы легла под тени песнопений,
Лучи закатные запнулись о белоснежные колени.
Заходи в мой дом, Солнце красное,
На пиру моём небо ясное,
Дрогнет ночь от птиц
На плече моём,
Будем крылья шить
Мы с тобой вдвоём.
Прощаю - белым, красным - плачу, а жёлтым - рушатся века.
Четыре лилии на чёрном… Какая в зрелище тоска…
На небе - только небо в белом, на черном - почва и цветы,
И день доверчиво глядится в полет звенящей темноты
Птица жёлтая утро пьёт,
Осень верная хмель нальёт,
Дрогнет ночь от слов -
День расступится,
Я сорву покров -
Свет потупится.
Заходи в мой дом, Солнце красное,
На пиру моем небо ясное.
КАМНИ МОЕЙ РОДИНЫ
Разбросанные там, где нет запретов,
как вы счастливы возможностью
смотреть вверх
и видеть бесконечность щедрого неба.
Это единственное место, куда вы не можете упасть.
Ваше молчание
может высекать искры,
когда вас сталкивают лбами.
Хранимые в ладонях, чтобы ударить после ощущения тепла
и вынимаемые из-за пазухи на холод,
почему так часто падаете к ногам
удивленного человека?
Настигая его бьющееся сердце
или попадая между его лопатками,
почему не занимаете освободившееся место,
уступая его сквозному ветру,
не оставляющему щелей
там, где нет корней?
Приникая ребром к груде своих собратьев
или храня одиночество в пустыне
чужих желаний,
умеющие всегда оставаться собой
и ценить свободу ожидания,
почему вы строите крепости
для тех,
кто рушит дома?
Ваше молчание
напоминает мне надгробные плиты
на старинных кладбищах лакцев,
оставивших мне в наследство
искусство резьбы на клинописи ветра,
искусство насечки на серебре стали,
и тайну слезы, запертой в темнице глазниц,
слезы, знающей единственный способ увидеть этот мир,-
разделить с вами возможность смотреть вверх
и видеть бесконечность щедрого неба.
Это единственный способ не упасть.
Я хочу быть маленьким камешком
в ладонях твоих желаний,
о, моя усталая родина!
КАМЕННЫЙ ТРИПТИХ
Есть ли кто здесь?...
Тишина оседает на крышах,
глиной першит между стен и струится песчаной тоской.
Молчаливая весть
поднимается выше и выше
и ищет свой камень, чтоб вымолить вечный покой.
Пчелиные соты в засохшем меду
на ветру рассыпаются пылью -
это сакли лепные дремлют в ладонях вершин.
Эге-ге-гей!.. Есть ли кто здесь? ..
Только скалы клубятся былью,
Да травами лечит ветер морщины глубоких лощин…
***
Здесь хлеб с чабрецом не пекут и дым не горчит над селом,
Убринские жены кувшин к роднику не поднимут на плечи.
В пахучие травы коровы не ткнутся шершавым теплом,
И вечер не выйдет навстречу отарам овечьим
Под говор реки и напевы родной лакской речи.
Был ли кто здесь?...
Постаревшая нежность, затаенная в камне, стынет в горсти,
на губах запорошенной пылью последний горчит поцелуй.
Примет ли высь запоздалое слово «прости»,
когда скорбь переполнит молчанье святой ВацилУ,
чтоб отчаянье дней провести бороздой по лицу?..
Будет ли кто?..
***
Звуки - мальчишество речи,-
горы не требуют слов,
здесь говорящий увечен,
как конь без подков.
Звуки - воинство речи,
молодость древних слов -
памятью раны лечат
и возврашают кров.
Материнское слово,
здравствуй,
Живи,
отцовская быль.
Забвение речи
- рабство,
Жизнь без памяти
- пыль.
___________
* ВацилУ- священная гора в Лакском районе Дагестана
ЭТО ТВОЁ МАКОНДО
Не пашет раб землю, за плугом не ходит, не сеет,
По воловьим следам тоскует в полях чернозём.
Бурый день, как отшельник, по оврагам дымится и тлеет,
И ущелья с тоскою глядятся в небесный проём.
На крыше мама с кувшином
День с молоком взбивала,
Жёлтое масло в лощины
Густо стекало.
В спину толкает ветер, тминной обидой веет,
На подошвах крестьянских ног уносим останки земли,
Станут ладони мягче и души чуть-чуть слабее,
Чтобы не слышать, как в поле ищут зерно ковыли
Мама в хлеву пахучем
Корову травой кормила -
Чабрец на зелёной круче
Не знает ила.
Старый Сурхай за оградой землю костями греет.
Кладкой речного камня сакля глядится в Койсу*.
Это твоё Макондо в чреве у времени зреет,
Чтобы кормить тобою времени пыль и тоску.
Посохом были тропы
И колыбелью горы,
Ты не услышишь ропот,
Камни укроют поле.
---------
*Койсу - горная река в Дагестане
ПОЙДЁМ СО МНОЙ
Пойдем со мной за керосином с бидоном, мятым от забот,
Где день в обличье страусином блуждает в стойбище дремот,
И где старьёвщик бессловесный везёт на кляче чудеса,
Где у сестры по пояс хищно скользит тяжёлая коса.
Пойдём со мной за хлебом в лавку, где в щели падает пятак,
Где подгорелых крошек тайну смахнуть легко за просто так,
И где колодезные краны в тени акаций льют восторг
И ночь, хмельная от рассветов, ведет со сном привычный торг.
Пойдём со мной за молоком к фургонам жёлтым за углом,
Где крайний лучше, чем последний, где прямо лучше, чем кругом,
И где от мам и от старушек перепадёт опять тепло,
Где время струйкой пересудов в бидон молочный утекло.
Там копоть лампы по стене тенями вечером метнётся,
И брат драчливый горемычно во сне калачиком свернётся,
И под роскошеством лоскутным цветных заплаток одеяла
Я погружаюсь в междустрочье наивных красок идеала.
Пойдём со мной за горизонт, огня добавят в ночь закаты,
Войдём в поля, чтобы в ладонях хранить всё то, чем мы богаты,
Чтоб млечный путь под грудью неба хранить над спящим малышом,
Чтоб каждый вечностью, как прошлым, был безвозвратно обожжён
В ПЕРЕДЕЛКИНО
И буду я жить в заповедном лесу,
Где кроны деревьев хмелеют от неба,
Где обморок листьев краюшкою хлеба
Полночные ветры хранят на весу,
Где косо летят за окном дерева,
Где листья ладоней гонимы дождями,
Где россыпью песни слагает листва,
И влажное эхо скорбит под ногами…
И буду я жить в заповедном лесу,
Где дом деревянный молчит, словно скрипка,
и ворохом дней чёрно-белые снимки
проводят под жизнью свою полосу,
где рамы темнеют в крестах у окна
и ребра заборов источены днями,
где щедрость ладоней земле отдана,
чтоб росы цветов захлебнулись дождями…
И буду я жить в заповедном лесу,
И, стоном берёз утопая в багровом,
Качаясь под ветром, молить Его снова
Вернуть унесенное памятью Слово
И пить его горечь, как солнце - росу…
Я ЕСТЬ
И думалось: истрепаны слова,
и нечем чудо выразить в наш век.
Привычно все: зелёная трава,
осенний дождь и неба синева,
и море за окном, и первый снег….
И первый снег? Так вот он, за окном!
Летит с небес и кружит мотыльком,
И вьётся у ресниц , как белый овод,
Метёт, метёт, и в белом тонет город.
Где серость зданий, улиц маета?
И шум авто, и рытвины в асфальте?
Всё начинаем с чистого листа
Под снежный бал Антонио Вивальди.
И белый снег с небес - благая весть :
«Я есть!»
Как будто сброшен тягостный покров,
И было всем души своей явленье.
О, как прекрасно может быть смятенье,
Рожденное явлением снегов…
ЦИКАДЫ
Рубиновых три глаза. Сквозь хитон
Сквозит июль в шартрёзовом уборе,
Вновь правит Солнцем смертный Эхнатон -
С бессмертными в неистовом раздоре.
В древесных шрамах тысячи веков –
Цикады пьют нектар тысячелетий,
Крещендо звуков – в страсти хоботков,
Звенящих от полудня до рассвета
Не знает зной теченья вод и лет,
Цикады, как арахны, неустанны:
Меж небом и землёй ткут белый свет
Цимбалами и струнами мембраны.
И гимн любви, и погребальный плач…
О, чуткий слух гробниц и фараонов!
Пусть кровоточит музыкой скрипач
И услаждает души миллионов –
Зачем нам знать о таинствах земли,
Когда поют над нами мириады:
Над головою в солнечной пыли,
Под языком - нефритовы цикады.
МИГЕЛЮ ЭРНАНДЕСУ
Не тяжко ли дыхание земли?
Пастух-поэт шершавыми словами
Считает дни, стада идут в пыли,
А он - за посохом, и синь - над головами.
Лицо в рубцах распаханных морщин,
Иссечены подошвы ног камнями.
Смотри, среди сиреневых лощин
В Леванте рощи плачут соловьями!
Что соловьи, когда от козьих стад
Вечерний свет вдоль склонов гор таится?
Склоняясь к чреву коз, он слышать рад,
Как молоко под выменем струится.
Ни царства, ни полцарства от богов,
Лишь стадо коз в окрестностях Вселенной,
И небо над созвездием рогов,
И храм корней, и вздох земли смиренной.