ПОЭТЫ ПРИХОДЯТ В ЭТОТ МИР, ЧТОБ ОН НЕ РАЗУЧИЛСЯ ЛЮБИТЬ
Восток в сознании русского читателя всегда воспринимался как некая поэтическая Мекка, которую олицетворяли священные для каждого ценителя поэзии имена Хайяма, Фирдоуси, Саади, Руми, Антера, Имр уль Кайса и целого ряда других стихотворцев Ближнего Востока, Малой Азии и стран Арабского мира, усиленные «персидскими мотивами» лучших поэтов России различных эпох — Пушкина, Лермонтова, Есенина, Пастернака и многих других известных мастеров поэтического слова. Восприятию Востока как мирового символа «родины поэзии» способствовала уже сама образная насыщенность персидского, арабского, турецкого и других языков этого региона, напоминающих собой цветистые узоры ковра, где почти каждое слово — уже само по себе художественный образ, каждый эпитет — яркий мазок краски, каждая строка — замысловатый образно-смысловой орнамент, заключающий в себе психологический, исторический, философский или любовно-чувственный опыт данного народа.
Наиболее часто используемые образы восточной поэзии — это луна, роза, сон и, конечно же, прекрасная дева, из-за чего изображаемый поэтами в их произведениях мир воспринимается как некая не столько реальная, сколько созданная их воображением и грёзами романтически-сказочная страна, напоминающая собой декорации какого-то огромного театра, где тысячелетиями разыгрываются бесконечно похожие друг на друга любовно-драматические и идиллические сюжеты.
Читая стихи поэтов Востока и, в частности, Саудовской Аравии, начинаешь отчётливо понимать, что главное призвание мужчины в этом мире — это поиски красоты, служение красоте и любовь к красоте, а всё остальное — это только путь к ней и вынужденная борьба за неё, когда мир вдруг вторгается своей грубой силой в прекрасные сады любви и грозит разрушить царящую в них идиллию, поломав кусты благоухающих роз и жасмина, распугав самозабвенно поющих на их ветвях соловьёв и заслонив дымом пожарища сияющую на небе красавицу луну. Легко ли перенести подобный ужас поэту, вся жизнь которого — есть романтическое странствие по миру в поисках любви и идеала женской красоты, как о том пишет в своём стихотворении «Луна Севильи» Хасан Аль-Саб, мечтающий в каждой встреченной им женщине увидеть не просто красавицу, но узнать в ней обличье самой Дульсинеи Тобосской, пленившей когда-то своей красотой легендарного рыцаря Дон Кихота Ла-Манчского:
Внемля Луне, к чьим ногам я сложил свой талант,
я потерял своё сердце на пыльной дороге,
что прошагал я, мечтая — на каждом пороге! —
лик Дульсинеи узреть (как любой дилетант).
Поэты не скрывают от нас, что стихи для них — это своего рода прибежища, в которых они хотели бы укрыться от бурь и треволнений окружающего их века и наслаждаться там красотой и любовью. Но мир, как мы сказали выше, не оставляет их даже в их поэтических грёзах, что подтверждает своими стихами и поэт Мухамад Хасан Фаджи, так выразивший своё разочарование от поэтического странствия по судьбе:
Я проходил по жизни в поисках умиротворения,
но это странствие лишь усилило мои сомнения и печали.
После стольких страданий я почувствовал, как будто бы я
находился в своём поиске несколько столетий...
Поэзия, как мы видим, перестаёт сегодня быть зоной, свободной от тех проблем, что омрачают и разрушают радость нашей реальной жизни. Однако осознание угрозы, исходящей отовсюду в адрес создаваемого поэтом мира, порождает в его душе не только обезоруживающее его отчаяние, но и стремление изо всех сил сопротивляться, бороться за свой мир, защищать его посильными для поэта средствами. А что у него может быть сильнее, чем его поэтическое, столь близкое по своей сути молитвенному, слово? Молитва, вера, религиозное поклонение древним святыням и отношение человека к Всевышнему — всё это тоже является одной из постоянных тем в творчестве поэтов Востока, и это вовсе не удивительно, поскольку в судьбе народов, исповедующих ислам, религия занимает гораздо больше места, чем тема христианства у их коллег в России. Ведь, если обращение к православной тематике стало возможным в стихах русских поэтов только в последние полтора десятилетия, а до этого на протяжении семидесяти с лишним лет сочинение стихов на христианскую тему подпадало под категорию запретных и даже уголовно наказуемых деяний, то использование религиозных мотивов в творчестве поэтов Востока насчитывает там тысячелетние традиции, накопив в этой области огромный духовно-философский и литературно-художественный опыт. Не случайно некоторые из стихов этого рода имеют максимальное сближение с заветами великих религиозных подвижников, умевших блистательно облекать свой духовный опыт в предельно ёмкие и мудрые словесные формулы. К примеру, такие, как в стихотворении Калифа Мустафы «Состояние молитвы»:
В преддверии молитвы — дух
возносится к небесным высям,
и отлетают, точно пух,
все малозначащие мысли...
…Чтоб милость Бога заслужить,
склоню главу — авось, услышит?
Нам ещё рано в мире жить,
чтоб не просить подмоги свыше.
Земля плывёт из века в век
и нам кричит сквозь кипень быта:
— Ты хочешь знаний, человек?
Без веры — в них погиб ель скрыта!..
Начав этот разговор с констатации художественной ёмкости и образности восточной поэзии, нельзя не взглянуть на то, при помощи каких конкретных приёмов выстраивают свои поэтические метафоры поэты Саудовской Аравии. Вот, например, Хусаин Сёрбан в одном из стихотворений цикла «Неизведанный вкус смерти» пишет о скоротечности жизни, рисуя его исчерпанность следующим образом: «Я выстраиваю бутыли времени / час к часу, / день ко дню, / и начинаю чувствовать прожитые годы / с ощущением пугающей пустоты», — и перед читателем с поразительной зримостью вырисовывается ряд опорожнённых сосудов, каждый из которых символизирует собой прожитый (т. е. опустошённый, выпитый, точно сладкое вино или ключевая вода) год прошедшей жизни.
Но чем же были наполнены эти сосуды, что так пугают поэта своей всё увеличивающейся пустотой? Жизненными силами? Богатством? Счастьем?.. Об этом можно догадаться, читая стихотворение Абдаллы Аль-Файзала Аль Сауда «Сияние», в котором он говорит:
И мне не страшен час, когда прервётся
земная жизнь короткая моя,
пока любви — хоть капля остаётся…
А ты, родная, мыслишь — так, как я?
В опустошаемых с течением жизни сосудах находилась любовь, и пока хотя бы капля этой священной жидкости ещё имеется на дне кувшина, жизнь не закончилась и продолжает оставаться исполненной глубокого и счастливого смысла.
Художественные образы, используемые поэтами Саудовской Аравии, учат читателя видеть чудо в каждом обычном явлении и предмете, представляя ему окружающий мир как огромный сказочный живой лес, в котором все вещи и стихии похожи на реальных птиц и животных. Например: «Дождь, как огромный серый пеликан, / нисходит наземь из вселенских высей», — рисует фантастический, но вполне узнаваемый и опирающийся на реальный прототип образ Наиф Аль-Джухани. У него же далее читаем: «Он был один. / Он был совсем один, / когда, как птица, / из души глубин — / вдруг взмыла песня». И ещё из этого же ряда: «И ветер, как конь, вдруг застыл у крыльца, / когда твоего я коснулся лица».
О чём бы ни писали поэты Саудовской Аравии, их образная система не несёт в себе модернистской зауми и опирается на естественные для каждого человека природные образы.
Так, например, в стихотворении Гассана Аль-Кунаизи женщина, опускающая в жаркий час покрывала на балконе, сравнивается им с порхающей диковинной бабочкой, а героиня поэмы Джази Аль-Кусайби «Луна и цыганская королева» загадочная цыганка Салма — «табора царица» — летает у него в танце, «как большая птица». Ночь в балладе Абд Аль-Рахмана Аль-Кауда «Легенда ночи» угрожает разлукой влюблённым, и потому он говорит про неё, что она, словно «злая волчица, на невинных людей нынче злится», а Фавзия абу Кхалид, открывая поэтическую книжку, видит перед собой «как на ладони, клапаны человеческого сердца».
Поэты не используют образов, рождённых изощрённостью ума — для наполнения своей речи узнаваемыми узорами им хватает тех красок и образов, которые дарит сама окружающая жизнь. Отсюда в их стихах так много уже упоминаемых нами в начале этого разговора цветов (особенно роз и жасмина), так часто появляется в них сияющая круглоликая луна, так чарующе бросают обжигающие взоры красавицы. Пример одного из самых урбанистических образов — это образ настенных часов в стихотворении Худа Аль-Дагфага «Убытие», которые он воспринимает как «мумифицированную бабочку», которую «одиночество подвесило на ослепшую стену».
Если же поэт хочет явить читателю что-то необычное, фантастическое, тогда в его стихотворение входит тема сна и сновидения. Но и там мы непременно встретимся с нашими старыми знакомцами луной и розами. Потому что, как сказал в стихотворении «Секрет жизни и природы» Мухаммад Хасан Аввад: «Что этот мир без садов с розами, / без вёсен, соблазняющих наши взоры?..» Поэты приходят в этот мир, чтобы он не разучился любить и страдать, чтобы людские сердца не очерствели от иссушающего их зноя жестокости и ветра бездуховности. Мир, возможно, и существует-то только до тех пор, пока в нём живут поэты, способные запечатлеть его для Вечности в своих строках, разбудить души спящих людей и наполнить всё окружающее пространство любовью, страстью и жизнью:
Я спрашиваю себя:
зачем полная луна
говорит мне,
что я всё ещё нахожусь во власти твоей любви,
и что моё совершенство
не может отгородить меня
от блеска драгоценностей полнолуния в твоих глазах
и волшебства их энергии —
не потому ли, что ты и есть часть луны?
Ты возвращаешься к ней,
ещё и потому, что я — плод тирании,
бесплодия и туч,
войны и мира,
снов и бессонниц.
Потому, что я подмят яблоком искушения,
листьями греха базилика.
И когда меня касаются принуждение, тирания,
я — буду рожать
исключительно зёрна искушения,
которые станут вторгаться в лучшие твои времена,
марать твои руки,
делить с тобой животворящий огонь...
Конечно, в пустыне тоже есть жизнь, и для кого-то эта жизнь кажется естественной и прекрасной, однако мы не должны забывать о том, что много миллионов лет назад на месте сегодняшних пустынь цвели прекрасные сады, в которых благоухали розы и под ясной полной луной распевали свои песни соловьи. Поэзия — это способ сохранить наши души живыми и цветущими, как сад, и поэты Востока являются в этом деле садовниками от Бога.
В МИРЕ ПЕСКОВ И ЛЕГЕНД
Перевод с арабского языка Николая ПЕРЕЯСЛОВА
Мухаммед Аль-Субайти
СРЕДИ ПЕСКОВ
Пустыня пустынна, как после напалма,
но с неба, как гром, вдруг упали слова:
— Запомни, Муха́ммед, ты людям — как пальма
средь мира, где выжжена веры трава.
И образ кокоса вкатился мне в память,
и голос с небес повторил мне в тот день:
— Для всех, кто иссох от безлюбья, ты — пальма,
что путнику в зной отдаёт свою тень.
Весенние ветры, осеннее пламя —
вот каждого дерева жизненный ход!
Лелей же и ты, как осенняя пальма,
свет слова в себе, как спасительный плод.
Как после зимы холодящей воскреснет
прекрасная пальма в согретых песках,
так жизнь воскресает в пленительной песне,
что снова и снова поётся в веках:
Я дружу с пустынями,
я дружу с садами,
с небесами синими,
с морем, с городами.
С рощами ветвистыми,
горных рек кипеньем.
С кораблями быстрыми,
с соловьиным пеньем.
Можно ль пальмы не любить?
Белый дом с балконом?
Иль тропы тугую нить
по зелёным склонам?
Как же можно
в мире жить,
если с миром —
не дружить?..
Ты с пальмой — как два близнеца разнополых,
один — наблюдает истории ход,
другая — причёской из прядей весёлых —
народам забыть красоту не даёт.
Ты — пальмам близнец. Ты их любишь так нежно!
Ты ими шагнул по просторам другим.
Ты стал для них — голосом в мире безбрежном,
а пальмы — давно стали небом твоим.
Им видно, как всходят над миром Плеяды,
тебе — виден месяца серп золотой.
Их кровь, словно сок по кистям винограда,
струится по венам к листве молодой.
Смотри, как язык светотени сплетает
ажурные строфы на окон листках.
Поведай, каких же чернил не хватает
тебе для поэмы о вечных песках?
— Мне больно, — сказал я, — но петь на потребу
меня не заставит ликующий зал.
— Ты нынче далёк, словно море от неба,
от званья поэта, — мне голос сказал.
— Неправда! Я близок, как росы и слёзы,
как жажда — и фруктов сочащихся сад,
как космос — и город, как песни — и проза,
как кактус — и розы за сеткой оград.
И голос небесный сказал мне:
— Ты — пальма,
а, значит, готов будь встречать клевету,
которой ветра ли, деревьев толпа ли
тебя обольют за твою красоту.
За то, что стоишь, как торшер в белой спальне,
в прихожей у Господа, в сонмище звёзд.
За то, что, как солнцем, светящим сквозь пальму,
поэзией путь твой пронизан насквозь.
Не вены в тебе — а бурлящие реки,
в которых, бунтуя, ревёт твоя кровь.
Ты помнишь, как, страстью охваченный, в Мекке
ты в песне воспел неземную любовь?
Слова, как слетевший с небес полумесяц,
светясь, над твоим трепетали лицом,
и ночь окружала, как стайка прелестниц,
и день был, как гимн, сочинённый Творцом.
Иди же! Доверь себя промыслу Бога,
пусть в спину летит тебе мат-перемат,
смотри: пред тобой — никого… лишь дорога…
да ночь… да незримых садов аромат…
Post skriptum:
…И вот я иду прямо к спрятанным смыслам,
цежу, как нектар, из явлений их суть,
пью воду упрёков, следя, как повисла
солёная радуга, метя мой путь.
Повсюду — народ, что охоч до расправы,
готовый в застолье и в распре убить.
Ни моря вблизи — чтобы парус расправить,
ни неба — чтоб крылья скорей распрямить.
Струятся меж пальцев слова и значенья,
как струйки песка на дневные следы.
Века и дороги уходят в кочевья,
влекомые светом далёкой звезды.
Я в сердце своём собираю тревоги,
я страхами кровь свою в венах стужу.
Сквозь ужас и ночь пролегают дороги,
которыми я второпях прохожу.
— Вы видели, видели? Это не сказка?..
— Не знаю. Не видел. Я сном был объят…
Упала звезда. И луна из Дамаска
затмила собою сиянье Плеяд.
О, эта луна! Я твердить не устану,
что свет её — душу доводит до слёз.
Но как разгадать её вечную тайну,
что скрыта в слепящем потоке волос?.
………………………………………..
…Я шёл. Вдоль дороги кипели сраженья
мешалось предательство и героизм.
Трудней и трудней становилось движенье,
и в сердце врывались тоска и трагизм.
Я шёл и любимой придумывал имя,
но имя — стирала окрестная мгла,
шепча, что нельзя именами другими
назвать ту страну, что Отчизной была.
Душа трепетала, ловя её голос,
пьянея от ветра, студившего грудь.
Я в небо с пустыни смотрел её голой,
свершая судьбой предназначенный путь.
Мои облака распахнулись, и ливень
пролился на тех, кто голодными спал,
на тех, кто мечтал хоть на миг стать счастливым,
на тех, кто безмерно от жизни устал.
На пальмы под звёздным скопленьем несметным,
на ветер, что бродит меж дюн, словно страж,
на горы, залитые солнцем рассветным
и море, синеющее, как мираж…
Ахмед Саад Аль-Тайяр
ЯЗЫК
Какая колдунья, меня занавесив шатром
из дивных волос, на руках чуть воздетых распятым,
меня опоила волшебным своим ароматом,
смертельную эту забаву считая добром?
Какая луна, разливая отраву в крови
и юный мой разум смущая собою безбожно,
светила над садом ночным так зовуще-тревожно,
что ноги мои заплелись в паутине любви?
Какою мечтою меня подсознанье влекло
на белые яхты и рыцарских замков ступени,
чтоб утро, настав, разогнало обманные тени
и солнечным светом мне душу едва не сожгло?
Какие сигналы мне дали понять, что могу
я выйти из дома и, взяв в свои руки лопату,
забыть обо всём и пойти, не спеша, с ней куда-то,
чтоб розовый куст посадить на крутом берегу?
Какое томленье берёт по ночам меня в плен,
лишая покоя своей нестерпимой тоскою,
которая дальнею песней звучит за рекою
и душу уводит с собой из привычных мне стен?
В какие просторы поэзии вторгся мой слог,
чтоб самые сочные фрукты, растущие летом,
что нас соблазняют и вкусом, и огненным цветом,
на голых ветвях средь зимы я собрать себе смог?
Какое же солнце потоком горячих лучей
меня обливало, резвясь, как водой из фонтана,
что я не заметил, как будто среди океана
остался один вдруг среди непроглядных ночей?
Какая же гавань так страстно звала к себе тех,
кто с нею прощался, её покидая надолго,
влекомый стремлением к славе ли, чувством ли долга:
«Я буду вас ждать! Возвращайтесь ко мне для утех!»
Какой там корабль посылал урагану привет
тогда, как ему призывать целый мир бы на помощь,
и чья там слеза на подушку упала вдруг в полночь,
чтоб в громе рыданий людских содрогнулся весь свет?..
Джасим Аль-Сухейих
ТАЙНА ТВОИХ ВОЛОС
Моя судьба течёт в твоих руках,
как шёлк волос, струящихся под гребнем,
что бесконечны,
точно путь в песках,
идя которым, мы растём и крепнем.
Я б их поштучно сосчитать был рад
и их длину измерить точной мерой,
я к ним привязан, как привязан раб
к своей судьбе, зовущейся галерой…
Ты головой качнёшь — и от спины
они взлетают,
словно тень бушприта,
и я взмываю на валу волны,
стремясь к легенде, что под ними скрыта!
Сквозь стылый холод монотонных дней
спешу туда, где, мне суля экстазы,
из-под ресниц колеблемых теней
скользят на щёки крупных слёз алмазы.
Ты только пряди в узел не сплетай!
Зачем ты их к затылку поднимаешь?
Твоих волос теченье — тайна тайн,
которой ты пока не понимаешь.
Весь мир открыт мне, словно сто дорог,
когда ты вольно пряди распустила!
А стянешь в узел — и грозит мне рок…
Ты их не тронь…
В них — моей жизни сила.
Сурейя Аль-Урайид
ВОПРОСЫ
«Всякая тайна томит и рождает вопросы:
ты — это всё ещё ты? В твоём сердце — живёт
жажда Отчизны? Зовут тебя в даль её росы
так, что пчелой, что несёт к своей пасеке мёд,
ты и на миг не сумеешь прервать свой полёт?
Так и умрёшь ты у вечного гнева в тисках
в поисках родины, что затерялась в песках…»
Вновь ты вершишь этот путь, будто сонмами духов,
тучей вопросов себя осыпая до пят:
как может женщина, еле воспрянув от слухов,
сметь независимой быть и не прятать свой взгляд?
Нет твоих сил, чтоб смотреть на неё без тоски.
Песня её — как текущие в вечность пески.
Ты — это вечная родина. В текстах былинных
тонут, как в мраке ночном, очертанья твои:
губы любимых, в кочевьях забытые длинных,
беглая страсть лагерей — вместо долгой любви.
Ты не забыл свою Лейлу?.. Ту милую Лейлу…
Лейлу, которая «да» не сказала тебе…
Лейлу, которая линий лица не имела…
Лейлу, которая пахнуть цветком не умела…
Лейлу, что с родинкой чёрной на верхней губе…
Лейлу, которая жить своей жизнью посмела,
собственный путь свой торя по пустыне-судьбе…
Женщины! Сёстры мои! В нашем извечном молчанье
слышен нам гул ураганов, что зреют вдали.
Мы утешаем любимых в ночах от отчаянья,
хоть говорим им, что к ним за защитой пришли.
И все вопросы, что мы в своём сердце храним,
нам разъяснят
те, кто нами безмерно любим.
Разве милы нам глаза, где усталость видна?
Или шатры — сквозь которые светит луна?..
Кто из живых ныне будет судьбою сожжён?
Кто избежать не сумеет губительной встречи?
Я иль она? иль другая? иль третья из жён, —
как угадать, кого выберут смертные смерчи?
Знаем, что будут застигнуты роком они —
там, где дорога их станет не шире ступни…
Мы — не умеем читать горизонта язык,
но всё равно и ему адресуем вопросы,
видя, как в небе вдруг облачный сгусток возник
и в его недрах уже зарождаются грозы.
Как не спросить небеса, что темнеют от хмури:
ласточки жмутся к земле — то к дождю или к буре?
Наши рассказы — способны вместить те тревоги,
что за века на себе накопили дороги?
Надо правдивыми быть. Надо честными быть,
каждый свой миг проживая, как на эшафоте.
В небо взгляни: разве ласточки могут забыть
воздух, кружащий им головы в вольном полёте?..
* * *
…Вновь тишина среди поля застыла, как куб,
мы же ей рады, как рад подаянью калека.
Время, как будто вода, протекает у губ
и размывает черты наши в зеркале века.
Глухи сомненья к деталям, и глухи — к речам,
лишь говорят нам, когда мы гуляем без солнца:
«Тот из прохожих, кто ходит один по ночам,
не заблудился бы между любви и бессонниц.
Ночь лишь на вид холодна. А шагнёшь за порог —
и перекрестье дорог
опалит, как ожог».
Не потому ль мы заводим с утра эту песню разлуки,
будто прощаясь с осколками личной души?
Даль превращается в вёрсты неслыханной муки,
не оставляя на отдых минутки в тиши.
В вечной дороге мы сами хороним, что было,
ради скитаний покинув покой и уют.
И только женщины, словно рабыни, уныло
песню тоски и печали
поют и поют…
Нет, я не женщину славлю стихом, хоть я в ней и сгораю!
Это сгорание как объяснит всем она —
как приближение к смерти, забвенью и раю
иль — пробужденье от долго томившего сна?
В этом сгорании — родины ритм ощущаю
и её буйный, чарующий душу восторг.
Эхо, входящее в эхо, и смутное счастье,
что, как песок, носит ветер сквозь вечный простор.
Мир так устал за века! На слова нет надежды.
Правда должна быть разящей — точь-в-точь, как любовь.
Я вынимаю кинжал свой и в тело невежды
без сожаленья вонзаю, пустив его кровь.
И лишь один меня мучит на свете вопрос:
что будешь делать, когда ты однажды проснёшься
и, наконец, к пониманью того прикоснёшься,
что ты давно до всех сутей и смыслов дорос?
Нет у ответов ни возраста и ни имён.
Это лишь пункт, где кончается список страданий.
Где будешь снова ты гордым, без слёз и рыданий.
Где будешь снова ты с родиной соединён.
ТО, ЧТО НЕ ИМЕЕТ НАЗВАНИЯ
Это было, было между нами,
я не знаю, как это назвать,
там, вдали, под прошлыми летами —
может, дружбой бабочки с цветами
или детской тягою играть?
Это — то, что через расстоянья
до сих пор влечёт наши мечты,
наполняет наше подсознанье
радостью и чувством красоты.
Что возносит к небу наши души,
когда наши грешные тела
с караваном движутся по суше
не пугаясь мирового зла.
Наши души делаются больше,
чем объёмы необъятной тьмы,
чем пустыни обожжённой площадь
и те маски, что носили мы.
Вдаль зовут нас утренние песни,
а ночные гимны — в глубь времён.
Ничего на свете нет чудесней,
чем страна, в которой ты рождён.
Мы вдохнули в грудь такие чувства,
что весь мир вошёл, как воздух, в нас.
То, что было далеко и чуждо —
стало рядом, стало здесь, сейчас.
И любой, нас повстречавший странник,
будет принят нами, словно друг,
и окутан самой нежной страстью,
словно дождь, заливший всё вокруг.
Но порой я думаю невольно —
как же страшен будет нам тот час,
как же будет нестерпимо больно,
когда чувства
вдруг покинут
нас!..
Ибрагим Аль-Ваззан
ПРОБУЖДЕНИЕ
Я приду, любимая, не тешить,
а как вестник в белых облаках,
чтоб зажечь в глазах твоих надежду
на ту жатву, что несу в руках.
Чтоб в тебе, как в жарком тигле пламя,
замерцал тот призрачный ответ,
для какого и вопроса нет,
чтобы передать его словами.
В прошлом и грядущем — у меня
ничего нет, кроме слов любимой:
«Ты — мой щит от адского огня!
Ты — защита от коварства дня…»
Всё иное — пусть проходит мимо!
Отрекусь от лет, что впереди,
распрощаюсь с жизнью, как с наследством,
только б биться у тебя в груди
молодым, невинным, чистым сердцем.
Салах Абдель Сабур
НОЧНЫЕ ВИДЕНИЯ
Каждый раз, когда в полночь — на память о прожитом дне —
отыграют часы в тишине
колокольно и гулко,
я зову в собеседники тень, что дрожит на стене,
и в прошедшую жизнь свою память веду на прогулку.
Я иду по судьбе,
собирая, как деньги в ларец,
свои прошлые лики и прошлые метаморфозы,
и встречают меня — несмышлёныш, страдалец, мудрец,
и приходят в согласие смех мой и горькие слёзы.
Все ошибки свои,
всю гордыню и неправоту
я сплетаю в верёвку и, сбросив тщеславья котурны,
долго лезу по ней на раскаяния высоту,
обнимая всю землю под сладкие звуки ноктюрна.
Я ищу себе угол, бродя по селеньям земным,
чтоб явиться туда незнакомым для всех чужеземцем
с сетью складок на лбу и сияньем в глазах золотым,
с лёгким телом хмельным и туманным, но радостным сердцем…
Тайный шёпот вокруг и сосущая душная тьма,
а в груди моей — воздух любви, распирающей лоно
и готовой пролиться
(сводя меня этим с ума),
словно жаркое семя, в постели счастливых влюблённых.
В дрожи тонких ветвей и в блуждающем беге ручья
чую дивные ритмы стихов (да записывать — поздно!)
Тает время моё. Тает чудная полночь моя.
И меня возвращают обратно звенящие звёзды.
И, врата распахнув на пылающий жаром Восток,
входит в мир новый день, мой ноктюрн разбивая на части.
И ссыпаю себя я, — как крошки, на чистый листок, —
чтобы ими кормить стаи рыщущих в веке несчастий…
ТИТАН
Он хаос в порядок хотел превратить,
поскольку порядок считал красотою.
Он был молчалив. Не любил говорить,
робел, выходя к людям с речью простою.
Он знал, что скажи он хоть слово, хоть тост —
и всё превратится в реальность наутро.
И больше любил он компанию звёзд,
ловя в телескоп их с улыбкою мудрой.
А после — молился. Скупы и грубы
мольбы его были. Он спрашивал Бога:
«О, Господи! Как без подзорной трубы
мне завтрашний день разглядеть хоть немного?
Хочу, чтоб была мне способность дана
всю истину видеть в несущемся быте —
чтоб стала мне без телескопа видна
и вымыслов правда, и сущность событий…»
Он был исполин. На сто милей вокруг
он видел, где тени врагов его кружат…
Я думал — что я ему нужен как друг.
Но разве ж титаны с пигмеями дружат?
Али Аль-Умари
О ЗЕРКАЛАХ
Ты каждой ночью, прежде, чем в кровать
улечься спать, свернувшись, как котёнок,
глядишь, глядишь до самых до потёмок
в больших зеркал мерцающую гладь.
Красавиц тоже не щадят года!
Ты с грустью видишь — очи отсверкали.
И в сон уходишь, точно в зазеркалье —
туда, где ты стройна и молода.
Лишь тень обид, что в твоих мыслях тают —
как мотыльки, возле зеркал летают…
ПЕТУХ
Что поднимает тебя среди ночи,
чтобы исторгнуть во мрак этот крик?
Мир ещё спит, и проснуться не хочет
до той поры, пока в дом не проник
солнечный луч сквозь оконные шторы…
А до того — только ругань в ответ
на залихватские переборы,
что из души изливаешь ты в свет…
Хусаин Сёрбан
ИЗ ЦИКЛА «КРУПИЦЫ ПАМЯТИ»
Вот белый гроб несут на спинах мавры,
что весь укутан в лилии и лавры,
в нём — королева с краской на лице.
(Такой — блистать бы нынче во дворце!..)
Куда же слуги на плечах несут
её, как хрупкий дорогой сосуд?..
Я открываю память, как ларец,
я обхожу её, словно дворец,
но ничего я в нём не нахожу,
и оттого в бессилии тужу.
Кого хоронят? Кто лежит в гробу?
Перебираю всю свою судьбу —
но там всё мутно, как в глубинах моря,
и сердце вновь сжимается от горя…
Мухаммад Хасан Аввад
СЕКРЕТЫ ЖИЗНИ И ПРИРОДЫ
Скажи, какой секрет таят в себе ветра,
что обжигают днём, но студят нас с утра?
Какой секрет лежит на тёмном дне озёр?
На них — то тишь да гладь, то волны выше гор.
До наших дней ответ не найден человеком:
кто гонит шар Земной вкруг солнца век за веком?
Зачем и почему горят ночами звёзды,
сменяет утро тьму, садятся птицы в гнёзда?
Кому права даны вершить, когда придётся,
затмения луны, а иногда — и солнца?
И сами мы, скажи, в угоду чьим кумирам
живём во зле и лжи, и несогласьи с миром?
И почему не жизнь, а смерть царит над нами,
владея и душой, и нашими умами?
Когда-нибудь опять дано ль науке с верой
для всех народов стать
одной духовной мерой?
Кто нам подарит шанс вновь превратиться в зрячих,
чтобы изгнать того, кто правду жизни прячет?
Коль заповедь отцов мы отвергаем сами,
то так, в конце концов, поступят дети с нами.
Живи! Люби людей под ширью поднебесной.
Знай: без секретов жизнь — была б неинтересной!
Хусейн Сухейль
СЛОВО О СТРАНСТВИЯХ
Вспомни несколько историй,
собери девиц в кружок —
и поведай ту, в которой
в дальний путь ушёл дружок.
Не пугайся слова правды,
расскажи, как он любил
ветер странствий; как преграды
он любые обходил.
Расскажи, как в зной и в холод
средь барханов и болот,
презирая жажду, голод,
вновь и вновь он
шёл вперёд…
* * *
Призови любовь на помощь,
как маяк гори во мгле,
расскажи, как в шторм и полночь
плыл он в утлом корабле.
Как с такими же парнями
посреди лихой судьбы
встал он в ряд, врастя корнями
в камни скал, — точь-в-точь дубы!..