В декабре 2020 (по другим исследованиям 2021года) исполняется 400 лет со дня рождения протопопа Аввакума. А что же такое протопоп Аввакум для нас, сегодняшних? Великий стоятель за русскую правду, природную, как он считал, а не «казённую» церковь? Великий писатель, волшебник русского Слова?
Да и то сказать - о чём шла пря в середине семнадцатого века? Остаётся ли дря нас актуальным вопрос, высказанный А.И.Солженицыным в романе «Красное колесо»: «Неужели православие рушится от того, что в слове Иисус будет одно «и», алилуйя только двойное и вокруг аналоя в какую сторону пойдут? И за это лучшие русские жизненные силы загонять в огонь, в подполье, в ссылку?» Вот ещё вопрошание выдающегося русского поэта, потомка великого Аввакума, Марии Аввакумовой: «Стойкие оловянные солдатики старой веры! Зачем и куда затребовалась ваша упругая светоносная энергия? Какие сгустки космической жизни насыщены ею? Не вем. Не вем…»
Оно и правда. Не ясно только – ещё «не вем» или «уже не вем»? А, может, и не надо этим маяться. Пусть это будет делом науки, церковной и светской. А мы, миряне-прихожане, будем по-прежнему доверять своим пастырям.
А куда деться от других, тоже живых вопросов – почему нас, как и людей «бунташнаго» ХУ11 века, манят «затеи и заводы пустошного века сего»? Ведь история раскола должна была бы нас утвердить в пагубности для страны всяких перемен по заёмным сатанинским лекалам и забвения устоев, предками завещанных. Это понятно не только русским. «Старообрядчество – пробный камень русского патриотизма», – написал совсем недавно французский славист Жорж Нива.
А не стоит ли прислушаться к писателю Андрею Платонову: «Старообрядчество – явление до сих пор не разгаданное, скорее загаданное. Ясно только, что старообрядчество – это серьёзно, это всемирное принципиальное движение; причём – из него неизвестно, что могло бы ещё выйти, а из прогресса – известно что…». А вдруг это, действительно, шанс чего-то другого, шанс примирения левых – правых, белых – красных, православных – древлеправославных… Много о чём стоит подумать, читая и перечитывая протопопа Аввакума. Можно пожалеть, что уврачевание давней раны раскола идёт медленнее, чем нам хочется, а можно и удивиться тому, что великие нестроения порождают иногда великих художников – неистовость и страстность, с которой протопоп Аввакум защищал духовные основы Русского Мира, сделала его великим писателем. И Сибирь, по которой, согласно его подсчётам, от Москвы вёрст «тысящ двадцать влачился», тому помогла. Не только о сибирских «тундряных мытарствах», «казнях кнутобойных», о сидении в промозглой башне Братского острога вспоминал протопоп. Отогревали сердца аввакумова семейства забайкальские старопоселенцы, рыбаки. Писаные лучинкой на бересте столбцы его «Жития» оставили нам тёплые воспоминания о Тобольске, о мудром и сострадательном владыке, тобольском архиепископе Симеоне. Везде земля Божья…
Старообрядческая церковь, её предстоятель митрополит Корнилий сделали всё что могли и хотели. Они помянули, прославили протопопа Аввакума как идеолога, исповедника и страстотерпца русской древлеправославной церкви. 18-19 мая 2021 года в Доме Пашкова прошёл юбилейный международный старообрядческий форум. Представители власти почтили его своим присутствием, зачитали приветствия и, говорят, с подачи какого-то чинуши, дружно заканчивали свои речёвки пасхальным приветствием «Христос воскресе».
Не станем придираться к чиновникам, уж то хорошо, что на реставрацию Рогожского и Преображенских центров православия государство потратило полтора миллиарда.
А что же культурная общественность? Не знает, что «Житие» протопопа Аввакума нетленный памятник русской литературы и памятник всемирного культурного наследия? Что творчество протопопа высоко ценили Фёдор Достоевский, Николай Лесков, Алексей Толстой, Леонид Леонов, а Лев Толстой желал видеть Аввакумово «Житие» в школьных хрестоматиях? И, несмотря на непереводимость «Жития» его читают на французском, английском, китайском, японском, венгерском и ещё на десятках языков мира? Стыдно, господа! Лишь славный стольный град Тобольск, духовный стержень Сибири, не подвержен пандемии беспамятства и неблагодарности. Стараниями подвижников культуры и истории сибирского края и прежде всего Аркадия Григорьевича Елфимова, создателя фонда «Возрождение Тобольска», был проведён форум и открыт на «Ермаковом поле» Тобольска, по моему мнению, лучший на сегодня памятник протопопу Аввакуму, великому гражданину и великому писателю земли русской. Об этом событии нельзя умолчать и я об этом напишу ниже, а пока по-стариковски ещё поворчу.
Обидно – оправдались опасения, что светские власти, общественность юбилей спустят, что называется, на тормозах. Говорят, какие-то мероприятия были подготовлены Пушкинским домом и библиотекой Академии наук, но уж очень кулуарно всё это прошло. Митрополит Корнилий при личной встрече с президентом России Владимиром Владимировичем Путиным подарил ему фундаментальный труд знаменитого французского слависта Пьера Паскаля «Протопоп Аввакум. Начало раскола». Надеялся, конечно, на участие государства и президента в праздновании юбилея. И президент обещал. Создали комиссию, наметили план мероприятий…
Карантин, говорят, помешал.
А нашим издателям, журналам, нашим доблестным СМИ, радио и телевидению кто помешал? Большим знатокам и радетелям русской культуры, Волгиным, Архангельским и всяким другим ведущим разных программ по литературе и искусству на канале «Культура», кто помешал? Они не издали ни единого звука по поводу четырёхвекового юбилея писателя, который для России так же велик и значим, как Данте для итальянцев, Шекспир для англичан. А ведь кого только они не вспоминали в прошедшем году? В солидной компании из кандидатов и докторов наук так обстоятельно и компетентно рассмотрели «Незнайку на луне» и много чего ещё… Не интересно. Отмолчались. Иди кого-то испугались?
Раньше сибиряки не были такими пугливыми – в советское время к 350-летию со дня рождения Аввакума Иркутск издал большим тиражом его сочинения. Москвичи нам завидовали. А ныне орган Иркутского отделения Союза писателей России, журнал «Сибирь», долго не отваживался поместить небольшую вашего покорного слуги памятку о протопопе и его юбилее!
Протопоп Аввакум, конечно, явление вне времени. Ещё подождём.
И пусть каждый величает его, как считает нужным. Для староверов протопоп Аввакум, по словам главы Всемирного Союза староверов Леонида Севостьянова, «фигура не столько культурная, сколько идейная», а для общественности, любителей литературы, литературоведов и писателей он классик, великий писатель, воскресивший для нас забытое звучание ёмкого, просторного, певучего русского слова.
Оно и правда – совсем необязательно иерархам РПСЦ понимать и прославлять протопопа Аввакума, как великого писателя. Не всем староверам это очевидно и важно. Но нам, иркутянам, повезло. Мы знали иерарха православной старообрядческой церкви, который понимал – письма Аввакума читали и переписывали не только ради их правды и ясности (этого было довольно и у других идеологов староверия). Они дошли до нас в многочисленных списках из-за красоты, образной мощи его Слова. Волшебную речь своего народа он вынул из заветной копилки и впервые в письменной истории России в преображённом, только ему присущем, аввакумовском стиле явил её нам на удивление.
Всё это понимал недавно ушедший от нас владыка, Преосвященный Силуян, в миру Симон Анфиногенович Килин, архиепископ Новосибирский и всея Сибири с 1992 по 2021 год.
Иркутск когда-то был епархиальным центром Иркутско-Амурского, аж до Тихого океана, старообрядчества. Красивая церковь староверов стояла на самом людном, у центрального рынка, месте. В тридцатые годы её уничтожили.
В пору, когда владыка Силуян стал архиепископом Сибири, иркутская община, по его определению, которое он дал журналисту журнала «Община» Максиму Гусеву в 2019 году, «была вполне «младенствующей, где кадры ещё растут в теплицах» (сейчас, кажется, и вовсе не растут). Владыка по мере возможности оказывал ей архиерейскую заботу до самой своей кончины и небольшая община держалась, да и по сию пору держится, попечением старосты Иннокентия Степановича Поротова и его детей.
Владыка Силуян родом из почтенной семьи алтайских староверов, которая, «всегда была крепка живительной натуральной верой». Духовные основы жизни и веры, любовь к книге, к дораскольному знаменному пению с самого раннего детства привила ему бабушка. Будущий архиепископ прошёл обычный для советского мужчины путь – после десятилетки отслужил в войсках ПВО на Сахалине, окончил радиотехникум, женился. Прожив в браке несколько лет, супружеская пара убедилась, что детей у них не будет, и тогда по благословению митрополита Алимпия в 1992 году они приняли монашество. С бывшей женой Валентиной (в иночестве Варсонофией) владыка Силуян во всю жизнь поддерживал дружеские отношения, помогал ей, ставшей по благословению Алимпия игуменьей Николо-Улейминской женской обители в Костромской и Ярославской епархии, в её устроении.
Владыка Силуян любил наш край во всякое время года, но особенно летом. Любил Байкал. В большие церковные праздники, отслужив положенное в Новосибирске, где была его кафедра, владыка Силуян приезжал в Иркутск, собирал прихожан в маленькую, устроенную на втором этаже каменного дома, церковь. Этот заброшенный дом в предместье Иркутска, Радищеве, староста прихода взял в аренду у города, т.к. все попытки Поротова отвоевать место, где находилась когда-то старообрядческая церковь, общими усилиями построить на нём хотя-бы часовню, успехом не увенчались (там теперь питейно-закусочное заведение). Дом не отапливался, а потому рождественские богослужения владыка проводил не в церкви, а в коморке, где стояли обогреватели.
Аввакум любил старое пение. Хорошо пела бабушка и её дочери, тётки владыки, пели четыре его родные сестры, пели племянницы и племянники. Многочисленные родственники его, расселившиеся не только по Сибири, но по всей стране, были пропагандистами старинного распева в своих приходах. Не знаю, как уж владыке удалось, но в Иркутске на службах и отпеваниях тоже пел небольшой хор мужчин и женщин. Позже мы узнали, что и сам владыка Силуян этому долго учился: вначале, кроме бабушки, у известного в Сибири уставщика Н.Д.Тимофеева, а позже, в 1962-1966 годах, будучи секретарём и пономарём у правящего архиерея Кишинёвской и всея Молдавии епархии владыки Никодима, учился у него. Владыка Никодим считался на те времена самым большим знатоком канонов крюкового письма и знаменного пения. Чему сам научился, тому и в своих приходах учил. Но, конечно, больше всего гордился владыка живым участием в создании хора сибирских староверов (руководитель А. Емельянов). Этот коллектив знают не только в России, но и за границей
Мои слабые познания не только каких-то особенностей, но и самой сути раскола на Руси, связаны, по существу, с владыкой Силуяном. Красивый, соединивший в облике своём все черты великорусского племени и библейских патриархов, сановитый, немногословный, он по приезде делал жизнь общины особенной, осмысленной. К нему тянулась творческая интеллигенция. Помню, как в одну из встреч писатели попросили его рассказать о протопопе Аввакуме. Они, естественно, рассчитывали, что Владыка представит его как идеолога староверия. Что такое протопоп Аввакум Петров как писатель, мы все знали. Но, к общему изумлению, сказав совсем немного о сути расхождений староверов с никонианами, владыка взял у Глеба Пакулова «Житие», открыл страницу наугад, поискал глазами что-то и прочитал:
«А в огне том небольшое время потерпеть, аки оком мгнуть, так душа и выступит! Разве тебе не разумно? Боишися пещи той? Дерзай, плюнь на нея, небось! До пещи той страх-от, а егда в её вошел, тогда и забыл вся. Егда же загорится, а ты и увидишь Христа и ангельские силы с ним: емлют души те от телес, да и приносят ко Христу, а он, надёжа, благословляет и силу ей подаёт божественную, не уже к тому бывает тяшка, но яко восперенна, туды же со ангелы летает, ровно яко птичка попорхивает. Рада, из темницы той вылетела! Мене ждут праведницы, дондеже воздаси мне». Ну, а то выплакала! Темница горит в пещи, а душа яко бисер и яко злато чисто, взымается со ангелы выспрь…»
Читал он как-то особенно, нараспев, музыка слов завораживала. Слушал бы и слушал…. Довольный достигнутым впечатлением, он (привожу его слова по памяти, но за смысл их ручаюсь) продолжал:
«Были идеологи самосожжения, может, и покрепче, но не было более мужественных и, главное, так словом владеющих. Конечно, не стоит преувеличивать роль протопопа Аввакума в этом горьком деле – многих русских и не надо было агитировать, они сами выбрали такой путь ко спасению, предпочли физическую смерть нравственному и национальному унижению. Слово писательское совсем другое дело. Ответственное дело. Я, часто ловлю себя на том, что услада от его слова мне, как иерарху старообрядческой церкви, мешает. Да что делать? Вот, например, опнёшься (слово-то это тоже аввакумово) на чём-нибудь… вот, допустим, мы говорим «подруга», т.е. друг женского пола. А у него – «другиня». Вот и сравните! Первое – ну, что-то сбоку, как пристяжная, а второе?
Об этом мы с Глебом Пакуловым уже дома фантазировали.
При всяких встречах с владыкой Силуяном узнавали что-то новое, он много раз бывал за границей, интересно рассказывал о старообрядческой общине в Австралии, которую окормлял и, кажется, она в свою очередь тоже оказывала кое-какую помощь бедной нашей церкви. Сетовал на то, как трудно нашим сибирским староверам, «семейским», удерживать свои традиции, противостоять новому укладу – жизнь со всех сторон подступает. Как я помню, разговор об этом приобрёл уж совсем печальный оттенок после старообрядческого сьезда в Улан-Удэ, куда вместе с владыкой ездил Глеб Пакулов. Фольклорный ансамбль семейских (так считал и писатель) работал на потребу публике и в полном ладу с задачами современного шоу. Их тоже понять можно – жить-то надо…
В последние годы владыке Силуяну уже не удавалось часто бывать в Иркутске. Он много болел. Приезжал один, без дьякона и чтеца – возможно, не хотел и вовсе оголять сибирские, скудные кадрами приходы, а, может быть, что ему и не полагалось в последние годы сопровождающих. По моему мнению, владыка Силуян иногда не вмещался в прокрустово ложе некоторых строго ортодоксальных установок староверия. Он тяжело переживал разобщенность, вздыхал о том, что староверы выясняют отношения между собой, вместо того, чтобы дружно противостоять лжи, которая веками льётся на все их «толки» без разбору… За это и пострадал – 5 августа 2005 года, за два месяца до избрания митрополитом Московским и всея Руси преосвященного Корнилия (где, кстати, владыка Силуян был одним из претендентов) на освящённом соборе РПСЦ его лишили священства за канонические нарушения. В вину ему вменили то, что он молитвенно присоединил к Новосибирскому приходу РПСЦ «раздорщиков» из богородичного толка. Владыка Силуян признавал их единство по духовному опыту, а расхождения (по-преимуществу, обрядового свойства) не считал существенными.
Трудно давались поездки по Сибири (а они по-прежнему входили в его обязанность), но владыка проведывал Иркутск хотя бы для того, чтобы поддержать старосту. Мечта С.И. Поротова о строительстве старообрядческого храма не осуществилась, да и дело ремонта радищевского дома тормозилось не только из-за отсутствия средств, но и по причине административных проволочек. Другая мечта Поротова – обустроить погост по примеру ухоженных погостов той же Австралии и поставить там часовню во имя Покрова пресвятые Богородицы сбылась. Этому делу помог, насколько мне известно, архиепископ Иркутской епархии владыка Вадим, с которым у Силуяна, несмотря на разногласия, были нормальные человеческие отношения.
– Какая она единоверческая? – разъяснял он. – Наши, кто не выдержал гонений, вынуждены были идти в никонианскую церковь, а уж дома молились, как надо. Конечно, – с грустью соглашался, – многие там прижились.
Мне кажется, владыка Силуян большие надежды в сохранении древлеправославной церкви и культуры возлагал на староверов, возвращающихся на Родину. Умилялся их языком и обликом. Главное – надеялся, что они возродят деревню, без которой не будет России. Ссуды, земля, школы – это хорошо, но важно сохранить их общинное житьё. Это условие естественной передачи уникальных, наработанных веками, традиций хозяйствования. А о том, как это помогло удачно вписаться в капитализм Морозовым, Рябушинским, Остроуховым и другим, всем известно.
В последнее время владыка заметно слабел. Прихожане сами читали положенное на службах, а он, казалось, дремавший, чутко слушал, подходил к читающему, что-то поправлял…
Однажды после службы и обязательного чаепития, владыка подошёл ко мне, недавно схоронившей мужа, сел рядом, посмотрел на меня уставшими, посветлевшими от времени глазами и сказал:
– Ничего, скоро свидитесь, вы же венчаные.
Он, действительно, нас венчал, а до этого, окуная в воды залива на семнадцатом километре байкальского тракта, окрестил нас, обливанцев. Я, сбросив тяготы долгой службы, расслабилась и решила пошутить:
– Попрошу, владыка, чтоб обрядили меня в его любимое платье.
Владыка посмотрел на меня, как на дурочку, и пояснил, что с мужем встреча и перед Богом предстояние будет вовсе не такими, как Вы думаете.
– А вот Аввакум… – начала было я, но он меня перебил:
– Он, наш батюшка, знал главное – будем там со Христом. А тут он был с народом… Как народ верил, так и он.
Владыка знал, что на вопрос своей Марковны, а что-же ТАМ будет, обнадёжил – жизнь будет. Тут и там жизнь.
Ясно, что без Пашкова, кнутов, голода, смертей…
Известно предубеждение староверов, да и иных людей православных, к скульптуре, как явлению языческих времён. Но я нисколько не удивилась, узнав из прессы, что владыка Силуян, больной, на коляске, приехал в Тобольск для освящения памятника Аввакуму.
Он не был чужд всякому искусству, памятники протопопу в Григорове и Боровске грели его душу, а памятник в Тобольске, ему, думаю, понравился. Понравился он и мне, хоть и вынуждена делать выводы, не видя его воочию, а просмотрев лишь фотографии, которые предоставила пресса.
Автор памятника, скульптор Сергей Мильченко, художник именитый. Он владеет широким диапазоном выразительных средств – от классики до авангарда. Для воплощения образа «огнепального» Аввакума скульптор выбрал верный путь реалистического, психологического разрешения темы.
Памятник немногословный, без подсказок, деталей. Он хорошо вписан в природное окружение и всё вместе (судя по фотографии) производит впечатление спокойствия, достоинства. Это впечатление поддерживают равновеликие по высоте и массе пьедестал и собственно скульптура. Классика, решила я. Подходя ближе, да видя его с разных сторон (насколько позволили снимки) понимаешь, что всё не так просто, что памятник этот, как сказали бы встарь, «зело хитро учинён». По мере приближения к скульптуре всё на глазах менялось – складки одеяния стали наполняться горячим воздухом, вот-вот протопоп оторвётся от подножия-костра и воспарит в небо. Для понимания смысла подвига Аввакума этот мотив не только вполне годится, он мог бы стать и определяющим – это путь небесного протопопа, вполне раскрывающий спасительный смысл его духовного подвига.
Для чувствующих и умных зрителей, и тем более для художника такого масштаба, как Сергей Мельниченко, это малая, упрощённая, задача. Смерть на костре лишь конец его жизни, а что же сама жизнь и что смерть? Смотрим дальше. А дальше движение мощных, как байкальские воды, складок протопоповой одежды успокаивается на его груди крестом рук и решением поверхности. В душе его и всех нас полная ясность – он сгорел, чтоб стать нашим вечным моленником пред Богом. «А мы за чтущих и послушающих станем Бога молить: наши они люди будут там, у Христа, а мы их во веки веков».
Зритель, молитвенно соединяясь с Аввакумом, поднимает взор вверх, туда, где голова страдальца. Движение и покой слились там в единый поток, в щемящую душу симфонию: пряди волос, безвольно, на первый взгляд, свисающие, приуготовили тебя к приятию его, аввакумова, смирения перед судьбой, но это до того мгновенья, пока не встречаешься своими глазами с провалом его глазниц, с этой чашей вулканического кратера, а в ней с глазами Аввакума… Они источают стихию всех страстей, всех предсмертных ужасов, смятения и страхов. Здесь я сразу вспомнила слова из аввакумова «Жития», что читал владыка Силуян – это было послание протопопа своему духовному чаду Симеону. У протопопа и в других местах его сочинений явно видишь мотив раздвоения тела и души – «на-вось, диавол, еже мое тело, до души моей дела тебе нет!» Скульптор во имя правды жизни не польстился на призывы вождя-Аввакума: «И паки пойте, в пещь идуще, огнем горяще». Страдает единый космос души и тела. Страдает Человек. Тем и велик его выбор.
Это главное впечатление от памятника, но, рассматривая памятник протопопу подольше, найдёшь много чего, что может радовать в работе мастера – напор и спад энергии, сама музыка мотива «покой – движение» убедительна, не суетна, что придаёт монументу единство. Конечно, в любой скульптуре важна фактура поверхности, здесь она «работает» на образ, к тому же мастер извлёк из материала, бронзы, все возможности. Она благородна, красива.
И удивительны детали – меж волнами складок разглядишь аввакумовы, чирканые лучинкой, письмена. Это главное, что он оставил нам.
Необходимо сказать и о работе архитектора Алексея Белоусова. Мы уже говорили о соразмерности постамента и скульптуры. Языки пламени на граните постамента, поленья, уже встречающиеся в памятниках Аввакуму, мотив сруба и сожжения, несут информационную нагрузку, тактично подсказывают нам о действительной русской трагедии, произошедшей в ХVII веке.
Один из очевидцев и выступающих на открытии этого памятника усомнился – будут ли староверы его почитать?
Убеждена, что у владыки Силуяна такого вопроса бы не случилось. Староверам есть что почитать. Памятники просто оживляют ПАМЯТЬ о деяниях наших предков, об их подвиге, что, по слову Аввакума «прах земных на высоту возметают».
Поздравим всех нас с прекрасным памятником, ещё одним поводом посетить Тобольск.
Знаменитый славист Пьер Паскаль считал, что «в нём, в этом гениальном человеке, обитала удивительная духовная свобода». Того же пожелаем скульпторам, живописцам, писателям и музыкантам, всем, кто хочет отобразить образ протопопа Аввакума во всей его необъятности.
Владыка Силуян и староста иркутской общины И.С. Поротов имеют прямое отношение к первой публикации романа Глеба Пакулова «Гарь» в Новосибирске. Владыка читал его в рукописи и сразу же озаботился его изданием. Потом роман будет выходить и в Иркутске и в Москве, но в те времена его издательская судьба была не очевидной. Глеб Пакулов знал о том, что староверы (и доныне ничего не изменилось) ревностно относятся к художественному осмыслению темы «раскол». У писателя особая задача – не просто воспроизвести события, не проанализировать идеологию движения (этим занимается наука), а воскресить образ времени, жизнь людей, переживающих его, мотивы их поступков. Без фантазии и воображения здесь не обойтись. По отношению к Аввакуму, это не допускалось и владыка Силуян шёл на известный риск.
Глеба Пакулова тоже занимали история, причины раскола самой русской жизни, её вековых устоев, интересовала идеология староверия, но для писателя важнее другое – донести в слове суть и правду личного подвига людей, вовлечённых в эту русскую трагедию. Исторические события для писателя – лишь фон для отображения событий души протопопа Аввакума, приведшие его на костёр. Этого многие не понимают: «Мракобес он и в Африке мракобес» – вот вам начало статьи некоей Н. Елисеевой о романе «Гарь» в «Литературной газете».
Протопоп Аввакум в оправдании не нуждается, он нуждается в понимании. И в благодарности. Глеб Пакулов боготворил протопопа Аввакума, как писателя. Он им зачитывался, удивлялся правде, красоте и духоёмкости его слова. Долго не приступал в роману, так как не знал, как писать – стилизовать «под Аввакума» – пустое дело, да и читателя потеряешь, писать современным языком – аромат того времени потеряешь. Решил писать, как душа просит, считал, что и Аввакум писал также: каким только словом Аввакум не «управлял ко царствию небесному» свою духовную дочь боярыню Морозову в одном из писем – тут громоподобные слова-стрелы пророка Моисея, и плачи псалмов, да всё это перемешано с бранью сельского попика, который бабу уму-разуму наставляет. Язык, который нашёл Г.Пакулов, поэт Мария Аввакмова нашла «волшебным».
Удачу писателя понимал и владыка Силуян, он чувствовал Слово. В предисловии к новосибирскому изданию романа «Гарь» Владыка написал: «Познакомившись с трудами достопочтенного писателя Глеба Иосифовича Пакулова, я невольно удивился, как, живя в третьем тысячелетии, находясь в совершенно других условиях, можно отобразить эпоху ХVII века. Воистину, дивное дело Твое, Господи! Премудрость Божия неиссякаема! ...Искусство автора таково, что читатель легко проникает вслед за его словом к восприятию событий времени испытания Христовой веры на Руси».
Владыка Силуян понимал, что правда факта и правда писательского слова могут разняться, оставаясь и там и там правдой. Известно, что возвращаясь в Москву из ссылки, Аввакум с семейством жил в Тобольске. В то же время там жил и Юрий Крижанич, сосланный в Сибирь за неуёмную проповедь католицизма. Встречались ли они? Никто не знает. Крижанич, выученик всяких европейских университетов, алманашник, как их звали на Руси, был нужен Пакулову для понимания корневой основы мировоззрения Аввакума – крепости природной, народной, сердечной веры над всеми умозрительными конструкциями, «внешними плетухами», по его определению. Автору важно было показать, что антиниконовское движение возглавляли не неграмотные попы, как утверждали зачинщики раскола, что Аввакум был начитан и вполне осознавал своё избранничество, да мало ли чего ещё.
По воле автора Крижанич приходит к протопопу, решив, что раз они не угодны властям, то ягоды одного поля.
« – Прослышан о тебе, – уж очень равнодушно, как давно знакомому, но не любезному душе человеку, ответил Аввакум. – Што ягоды мы, так оно быть может, а што одного поля – никак. Разные поля-то. На том, другом, суседом тебе чернец Семёнко Полоцкой, алманашник, кой царю и деткам его Демосфеном да Плутархом умёшки слабые затемняет.
– А ты не прост, Аввакум, – удивлённо качнул бровями гость. – И философские труды Аристотеля и Платона, небось, с уразумением чёл?
– Ну-у, – Аввакум пожал плечами, – Забавы ради баловался маненько, да што за польза от книг тех. Полистал, да отставил. Не чту таковых.
– А когда не чтёшь, так и не знаешь ничего, – обронил тихо. – И грамматике как надобно учён ли? Сомнение имею.
Протопоп ёрзнул на скамье.
– Грамматику отчасти разумею, – возразил, – грамматика не вере учит. А измысленные книжки философов тех, кои в болванов верили и в тщетной мудрости упражнялися, на что честь?
Крижанич выпятил красивую губу, сощурил глаза:
– Ну, а богословию так же учён, как сказывают?
– Богословию Христа моего учусь всякий день. – Аввакум глянул на образ Спасителя, перекрестился. – А всё же мне, грешному, мало знания того. Помнишь, как августинов мальчонка восхотел море ложкой вычерпать? Тако и я тщусь премудрость Божию в себя влить, да куды там… Неуч я человек.
Тихонько, в ладошку, кашлянул Крижанич, вроде, не такой уж ты неуч, протопоп.
– Малое знание родит гордыню, – с улыбкой глядя на Аввакума, сказал он – А большое даёт смирение. Скажи, какое надобнее?
– А вот дай-ка я у тебя спрошу. – Аввакум налёг грудью на стол, придвинулся лицом к гостю. – Вот был у Господа ангел, всё-то вокруг да около порхал, истин и знания большого набирался, а как набрал, то высокоумия ради и возроптал на Создателя. Пошто ж ему, диаволу, знание не внушило смирения, но гордыню? Не знаешь? А я вот скажу: истина не измышлениями книжными открывается, она сердцем угадывается. Чуешь ли – кто первым пришёл ко Христу-младенцу поклониться? Пастухи простые, а не самомнивые волхвы-философы, что у звёзд хвосты аршином измеряют. И то сказать: путь-то, который умом исчисляют, тот путь и Ирод знает. Хитёр ум-от фарисеев тех книжников, што хошь измыслит, да кому нужны их внешние плетухи. Мир спасается не через мудрейших, а через верных. А всё другое от сатаны-искусителя.
Крижанич дождался, когда выскажется протопоп, заговорил сам:
– Всемогущ Бог, кто не знает? А всё же сатана миру нужен, хотя бы по вашей русской пословице о щуке в озере, чтоб карась не дремал. Но вот ответь мне, может всемогущий создать такой, скажу, камень, что не в силах будет сам поднять его?
Задумался Аввакум – к чему это клонит униат, что за вопрошание такое пустошное. Ответил твёрдо, даже ладонью по столешнице пристукнул, словно раздавил никудышное сомнение.
– Может!
– Ну, а если Он по всемогуществу своему да поднимет его?
– Неподъёмный?
– О чём и говорю. Если Бог всемогущ, то и неподъёмное сотворя, по всемогуществу своему поднят должон. Ну а поднимет, значит, Всемогущий не смог сотворить неподъёмный камень?
Молчал Аввакум, вспоминая, как о чём-то похожем спорили, бывало, у царского духовника, ныне покойного Стефана. Даже поднялся из-за стола, прошёлся по избе и вновь вернулся на своё место. Жгуче глядя в ждущие ответа хитроватые глаза Крижанича, заговорил:
– Не сомневайся, книжный ты человече. Бог сотворил неподъёмный камень ой как давно. И камень тот – человек.
– И-и?
– И не поднимет его, покуда человек сам не захощёт подняться до Него!
– Это что же, встать вровень с Богом? Не может тварь встать вровень с Творцом.
– В любви к Нему может.
– И, возлюбя, на крест взойти?
– И на крест, коль изберёт!»
Как видим, никакого трепета перед учёностью Крижанича Аввакум не испытывает, у него своя, чёткая позиция на счёт науки, сформированная в том числе знанием, а, главное, истинно православным пониманием этого предмета.
Диалог Крижанича и Аввакума Владыка Силуян считал важным для уяснения основ мировоззрения протопопа Аввакума. Привожу его почти полностью – ведь так думал и сам владыка.
– У тебя природа живая. И реки, вода какая-то живая. Это от службы на флоте? Или детские впечатления от Амура? А вот Волги ты ж не знаешь, а как описал… – однажды, сидя у нас дома за чаем, рассуждал владыка.
– Да как же без рек? От их нравов и замыслов судьба Аввакума зависела. Одна Ангара чего стоит, чуть не погубила... и другие тоже норовистые – Иртыш, Енисей… А «море Байкалово»? Да… Волга-матушка, родная река Аввакума. Прочти-ка то место, где Аввакум сидит на берегу, на заброшенном остове струга.
Пока Пакулов искал нужное место в своём романе, успел пояснить, что пейзажи у него не просто видовые картины. Они должны помочь читателю понять поступки героя или (и это чаще всего) прояснить его душевное состояние. Чего уж хуже – мало ему гонения властей, так и прихожане озлобились на строгого батюшку, из собственного дома вынужден бежать. Вот и пришёл он на берег Волги, кто ж ему подскажет, куда дорожку выбрать.
«Глухонемая ночь баюкала томного Аввакума, обволакивала сонью. Ничто не спугивало чаемого покоя. Ласковый ветерок мырил воду, гнал лёгкую зябь, иссиня-чёрную глубь неба утыкали яркие шляпки звёзд. Они густо теснились там, срывались в Волгу и, посверкивая на пологих волнушках, живо вьюнили к Аввакуму, а у ног его, вильнув светлыми хвосточками, выплёскивались на берег и, что-то шепелявя, зарывались в песок».
Так может видеть вечную природу человек, кому уже ясен путь.
Владыка Силуян (1942-2021гг.), старейший архиерей РПСЦ по епископской хиротонии, правил сибирской епархией почти тридцать лет. На время его поставления в епископы на обширной территории от Урала до Дальнего Востока было всего несколько приходов. Старинных, по слову Силуяна, «выдержанных», было всего ничего – в Новосибирске и Томске. Окормлял владыка приходы в Казахстане и Киргизии. При его поддержке были открыты большинство ныне действующих приходов Сибири, Алтая, Дальнего Востока, завершено строительство кафедрального собора в Новосибирске. Здесь бы ему и упокоиться, но погребён владыка на Мочищенском кладбише.
Весной 2011 года владыка Силуян отпевал Глеба Пакулова в часовне старообрядческого погоста Покрова Пресвятые Богородицы, где писатель и упокоился.
Царствия им небесного.
«Станем зде и рассудим о себе» – советовал Аввакум старцам в одном из своих писем. А рассудим вот о чём. Не только в Тобольске, но во всех сибирских городах должны быть (если не памятники, а почему бы и нет?), то хотя бы улицы, культурные центры имени великого русского писателя протопопа Аввакума. Иркутяне, а ведь среди них есть памятливые и состоятельные люди, должны поставить ему памятник на байкальском берегу. Протопоп Аввакум этого достоин: он был первым писателем, посетившим наши края в середине семнадцатого века – в лето 1657 года, следуя в Дауры, проезжал казачье становище, а на обратном пути из ссылки, в лето 1662 года, судя по последним изысканиям историков, вполне мог видеть иркутский острог. Он первым описал грозный нрав Байкала – «на Байкаловом море паки тонул», оценил его диковинную красоту, приметил необычайные очертания байкальских береговых хребтов, так удивлявших ученых и разгадавших впоследствии секрет их причудливых вершин. У Аввакума, под его художническим взглядом, тупые и широкие гребни Приморского хребта превратились в столпы и «полатки» и даже «повалуши», т.е. в центральную, предназначенную для пиров, возвышенную часть богатых боярских хором, а так называемые байкальские вулканические цирки показались писателю «дворами с оградами каменными». Верю, будет когда-нибудь на Байкале памятник Аввакуму, а пока помянем его добрым словом, а заодно и всех первопроходцев Сибири, ведь первые-то были староверами.
Иркутск. 2022 г.
Фото В.Фёдорова