Путь до деревни неблизкий – не путь, а настоящее путешествие, в конце которого непременно окажешься хоть немного, да другим человеком. А путь таков: сначала поездом добраться до Питера – это чуть более полусуток; потом – четыре часа на автобусе до небольшого города в Ленобласти, там – пересадка на автобус до деревни – это ещё минут сорок езды. В общем, почти сутки. Сутки – и родина.
Нашу героиню мы впервые увидим утром на автостанции маленького города. Евгения Николаевна, тридцатипятилетняя учительница гимназии, отъехав на столь внушительное расстояние от города, в котором жила последние семнадцать лет, на наших глазах становится Женей, Женечкой, Женькой… Светлые ухоженные локоны на родном ветру вспоминают, что были когда-то выгоревшими девчоночьими косичками. Джинсовый дорожный костюм немного смят тоской о лёгком платье в горошек… Думаете, вещи не знают о своих предшественниках? Спросите-ка у белых Жениных кроссовок. Ножки уже рассказали им, как бежится летом босиком по пыльному просёлку в восемь лет!
Женя вынослива, но дорога всё же утомила её. К тому же, хочется есть. Это не беда, потому что с собой имеются булочки — разрезанные пополам, смазанные маслом и мясным детским пюре. К ним хорошо бы кофе – к счастью, его тут, как и шаурму, продают теперь всюду.
Женя пьёт кофе, сидя на скамейке. Рядом с ней стоит яркая сумка на колёсиках – то ли дремлет, то ли вспоминает свой последний аэропорт. Старая багажная бирка никак не отклеится от ручки.
Народу на автостанции, как водится, немало. Деревень вокруг – что ручейков весной. А сейчас лето, июнь – и все торопятся к родной, родниковой своей весне. Припасть, осушить, наполнить… Женя весь год торопилась. И вот до автобуса – полчаса. Полчаса – и узнаешь, много ли леса вырубили за последний год; много ли наросло борщевика; что захирело, а что построилось.
В этих думах Женя не замечает, что невдалеке от неё сидит небольшой ушастый пёс, белый в рыжие пятна на спине, груди и лапах. И на кончике хвоста тоже сидит пятнышко-рыжик, как будто осенний листочек упал да так и остался на хвосте.
Чем меньше булочки в Жениной руке, тем печальнее смотрит пёс. Мимика у него выразительная. Такие и улыбаться умеют, и грустить почти по-человечьи. Про таких собак говорят: весь русский язык понимает, а сказать ничего не может.
– Сидит, облизывается! Развели вас тут… Того и гляди – прямо изо рта кусок-то вырвет! – незлобиво возмущается старушка, сидящая рядом с Женькой. Старушка, как и многие здесь, окает. – Нет тут ничего, иди в другом месте поищи!
– Почему же нет, – улыбается Женька. – Есть ещё! Погоди, – она расстёгивает верхний карман сумки и начинает искать не доеденную в поезде булочку со свиным детским пюре. Такое ей нравится меньше всего – отчего бы не поделиться?
В глазах у пса появляется надежда, он встаёт и, мотая хвостом, нерешительно подходит ближе, обходя при этом старушку. Подходит к Женьке и садится прямо перед ней, смотрит, ждёт… На такого голодаюшку поглядишь – самому есть захочется… Полбулки с детской свининой – неплохой собачий завтрак. Три секунды – и ни крошки не остаётся от него. Только взгляд: «Может, ещё?» – «Эх, что с тобой делать… Ну, бери ещё, с индюшкой. Тебе половинку – и мне!»
Объявляют посадку. Женька, дожевав свою половинку, хватается за сумку, пакет и спешит к автобусу. Очередь, толкотня, душно… Фу-у-х! Водитель в клетчатой рубашке с коротким рукавом проверяет билеты и обилечивает тех, кто не успел в кассу. До отправления десять минут. Наконец все на местах — люди и вещи. Женя, на удивление, оказалась без соседа и передвинулась на место у окна.
– А собака чья?
Это уже спустя пять минут езды по городу, когда стоят на светофоре.
– Девушка! Это ж вы её кормили, вот она за вами и пошла. Едет теперь! Зайцем! – смеётся старушка.
– Пусть едет, мешает он вам, что ли? Может, ему город надоел. В городе жизнь разве? Вот у нас… – отвечает старушке «тёпленький» мужичок и начинает рассказывать соседу, как там «у них».
Женька краснеет, а собака, виновато пряча глаза, забирается под её сиденье. Водителю, кажется, всё равно – выгонять хвостатого безбилетника он не собирается. Едут дальше. Поначалу Женьке ни о чём не думается, кроме этой собаки. Вот, получается, приручила. Угостишь булкой – и уже ответственность.
Но потом город, изменившийся за год, перехватил Женькины мысли. Вот нищета, старая знакомая, вот до слёз обидная разруха; но вот и новые райончики, молодые мамочки с модными колясками, яркие весёлые детки выпрыгивают из хороших авто. Новые магазины, новые здания, пухнут повсюду новые бизнесы. Но всё так же сияют купола монастыря, и всё так же тих и живописен старый город... Когда-то Женька мечтала перебраться сюда насовсем, то есть вернуться из студенческой юности в эти места, поближе к дому. Но не случилось. Вышла замуж в девятнадцать. Потом развелась – и снова стала мечтать. Потом снова вышла замуж – и снова развелась. Но уже не мечтается. Прижилась-таки на чужой сторонушке.
– Ты хоть бы ребёнка сначала родила, потом разводилась, – это Нина, сестра, ей недавно по телефону сказала.
Собака под сиденьем по-щенячьи поскуливает во сне. Вот, думает Женька: родни в деревне много, надо будет объяснять, что да как. Почему, отчего, зачем… Ну и ладно, дело житейское. Зато с Нинкой наговорится вдоволь.
Глядит Женька в окно, думает, о собаке наконец-то забыла. За город выехали. Вот и лес, старый, как сказка. Не весь ещё вырубили, не весь за границу продали – и на том спасибо. Борщевик растёт-разрастается – спасу от него нет и не предвидится. Хотя, говорят, в некоторых местах области власть дала людям добро: выкосите борщевик – ваша земля, берите и хозяйствуйте. Косят понемногу… И то хорошо.
Нарастает волнение – скоро дом, всего несколько поворотов. Какой-то она там теперь покажется? В прошлом году ещё была как все – мужняя жена, о детях мечтала, а теперь… Снова всё начинать, а жизнь ведь уже в серединке.
Вот и родная остановка недалеко от старого, давно закрытого магазина. Нинкин сарафан голубеет в сочном свете налитого деревенского дня. Рядом с Нинкой дети: дочка Лиза и сын Степашка. Смотрят, щурясь, на прибывающий автобус. Степашка улыбается во всё своё шестилетнее беззубье. Лизка, красавица, козырьком держит ладонь у глаз. Две минуты – и вот уж целая вечность объятий, поцелуев, радости!
– Тётя Женя, вы приехали с собачкой? Какая хорошая! А как её зовут? – Степашка наглаживает пса.
– Это мальчик, – уточняет Лизка.
– Зайки, а он не мой, он просто за мной увязался! – смеётся Женька.
– Давайте назовём его Филькой! – радуется Степан. – Филька, Филька! – Филька весело носится вокруг Степашки.
– Какой нам Филька, Стёп? У нас Джоник есть, – деловито отвечает Лизка. – Тёть Жень, помните нашего Джоника?
– Конечно! Норная порода, правильно?
– Правильно! Йорк-терьер. Давайте, я ваш рюкзачок понесу!
– А я пакет! – Степашка хватается за поклажу.
* * *
После шумного семейного застолья, долгих разговоров, дарения гостинцев, показывания грядок, клумб, новой бани и всего на свете, Женьке не терпится сходить на могилу матери. Она никогда не откладывает этого на следующий день. Они с Ниной срезают большой букет пионов и, уговорив детей остаться во дворе, отправляются на кладбище. Филька, о котором все забыли (он тихо сидел у поленницы), весело бежит вслед за сёстрами. Женька бросает ему кусочек сала с хлебом.
– Привязался же! Что теперь с ним делать?
– А что делать? Пусть в деревне живёт. Главное, особо не прикармливать… – отвечает Нина. – Может, и заберёт кто – избу сторожить. Тут ведь зимой волки столько собак перегрызли.
– Да ты что?
– А куда им идти, если леса всё меньше становится?
Некогда широкая дорога к кладбищу стала тропинкой. Разрослись деревья, кустарники, травы. Да и для кого тут быть широкому пути? Деревня не растёт, а уменьшается, старушка. Всего в ней становится меньше.
Сидят не кладбище, вспоминают, плачут… Совсем взрослые стали, не верится даже. А так всё недавно было. И как это – так быстро? Ведь детство стоит перед глазами, как вчерашний день.
– Ну, рассказывай, – говорит Нинка. – Что там у вас стряслось?
– Да ничего не стряслось. Не мой человек – и всё. Я это с самого начала чуяла, зря только кашу заварила.
– Так а чем плох, чем не твой? Порядочный мужик вроде.
– Не мой… Не могу я так.
– А где твой-то? Сорок лет уж скоро…
Женька пожимает плечами. Если б знала где, обязательно прошлась бы там вечером в самом красивом платье.
– Несчастливая ты у меня какая-то… Маешься всё… – вздыхает Нина, обнимая сестру. С памятника на женщин смотрит красивая добрая мама.
– Почему же? Разве только в этом счастье?
– Для женщины, – отвечает Нина как-то по-маминому, – в первую очередь в этом.
Женьке не хочется спорить.
* * *
Наступает вечер. Душисто, тепло, солнечно. Конечно, на реку, конечно, вода – как парное молоко! Женька недаром взяла с собой купальник и полотенце. Хочется освежиться, смыть с себя дорожную пыль.
Филька по-прежнему бежит рядом, смотрит кругом. Особенно Фильке нравится пробегать мимо деревенских жителей – пусть все видят, что он теперь чей-то, а не сампосебейский. А уж если пёс решил, что он чей-то, его в этом трудно разубедить. Местные «чьи-то» злобно лают на Фильку, но Фильке теперь любая лужа по колено.
Нина и Женька минуют последние избы и выходят к реке. Высокий берег, заросший травой. Пахнет, как в раю, как в детстве, как в счастливом сне – а если принюхаться и совсем отдаться этому духу, то ещё лучше. Женька прячется в кустах, скидывает своё старое деревенское платье, переодевается в купальник. Нине купаться не хочется, она останется на берегу вместе с Филькой. Пёс грызёт травку – быстро освоился и тут. Счастливый нрав у него!
Женя спускается к реке, чуть не поскальзывается на береговой глине, с разбегу прыгает в бурую воду, доверяя знакомому с детства дну. И сразу – вплавь к тому берегу! Тот берег – тёмный остров-лес. Женька плывёт и лягушкой, и брассом, переворачивается на спину, ощущая всем телом молочную ласку воды, которая всё течёт и течёт куда-то. Вечная, родная, неизбывная…
На том берегу Женька садится отдохнуть, выжимает волосы, отгоняет оводней, машет рукой Нинке. Нина машет в ответ. Филька сидит рядом и тоже машет – хвостом.
Женька оглядывается. Никого нет. Даже как-то не по себе. Да и мухи закусывают – противные северные мухи, под стать хищным комарам! Женька поднимается – и снова в воду. Нина ходит по берегу, рассматривает цветы, собирает букетик, в Женькину сторону почти и не смотрит. А Жене не верится, что ещё несколько часов назад от усталости она готова была заснуть на станционной скамейке. Сил – через край, как воды в реке. Настроение – песня. А вечером баня. Ночью – сенный матрас. И как все рады ей, как все любят! Разве не счастье?
Тут Филька заливается громким лаем и начинает метаться по берегу. Мечется и лает, лает и мечется. Нина глядит на него с удивлением. Филька глядит на Женьку и заливается ещё пуще. Нина присматривается, щурится – и хватается за голову:
– Женя! Змея! Быстрее! Не оборачивайся только!
Женя, как и всякий, кто слышит «не оборачивайся», тут же поворачивает голову. В двух-трёх метрах от неё, держа страшную головку над водой, – плывёт гадюка. Несётся быстро и точно, прямо на Женю. Лютый, животный страх охватывает её – такой, о котором потом говорят: даже не знал, что может быть настолько страшно.
– Женечка, быстрее, милая, только не смотри! – кричит Нина со слезами в голосе и закрывает ладонью рот: сестра с детства панически боится змей. Филька захлёбывается. Берег не близко. Не хватает дыхания, но Женька рвёт водное пространство всем своим телом – спиной, затылком, волосами чувствуя опасность. Она уже ничего не слышит и не видит – осталась только скорость и дикое напряжение мышц. Кажется, что сил не хватит, что они на исходе, что вот-вот – всё… На секунду в Жениной голове вспыхивает мамино улыбающееся лицо с памятника и Нинкино «несчастливая»...
В этот момент Филька срывается на хрип. На берегу показались другие люди. Откуда-то из-за кустов выглянул рыбак. В деревне разлаялись собаки.
Как только Женя, не чуя ни ног, ни рук, достигает берега, змея выбрасывается вслед за ней, но женщина уворачивается, и гадюка уползает в кусты. Филька совсем охрип. Нина плачет.
– Женька… Женечка… Живая!
Женька падает на траву. Её колотит. Ей не надышаться. Она на земле, но её лёгкие всё ещё плывут и борются. Филька смотрит в ту сторону, куда уползла змея, и рычит...
***
– Ой, что ты! Сколько народу на моей памяти от этих змей пострадало! – говорит за вечерним, после бани, чаем дядя Вася. – И ведь не от укуса погибают-то!
– А от чего? – спрашивает размякшая Женька. Ей дали коньяку к чаю, и она уже немного захмелела. Ей хорошо.
– От смертного страха, Женюшка! Она же, зараза, в воде кусает прямо в лицо, несколько раз. Человек умирает не от яда, а от страха. Не выдерживает сердце такого! Кого ни доставали из реки после этого – у всех сердце на куски! Так что скажи спасибо этому рыжику…
– А я сразу понял, что это хороший пёс! – радуется Стёпка. – Он улыбаться умеет.
Лиза держит на руках смешного йорка Джоника. На голове у того – «хвостик» в салатовой резинке. Джоник с ревностью поглядывает под стол. Под столом лежит Филька. Он знает, что говорят о нём, что его хвалят и что сегодня он сделал что-то хорошее. День выдался интересный. Что там дальше – неизвестно. Но сегодня у Фильки есть дом и доброе слово. По-собачьи он счастлив.
Ночью, на душистом сенном матрасе, в старой бабушкиной светёлке, Женька не вытирает слёз, текущих по щекам, шее, ключицам. «Мамочка, как хорошо быть дома!» – шепчет она сама себе. Сегодня, как, может быть, никогда раньше, она совершенно уверена, она чувствует: у неё всё будет хорошо. Никто не знает, почему от этого чувства так хочется плакать?