«Будущее в прошлом»
Английская поговорка
Изучая Германию 30-х, я заинтересовался судьбой известного авантюриста тех времен. Найти литературу, которая подробно рассказала бы о его жизни, я не сумел и обратился к знакомым. Один из них вызвался мне помочь: по его словам, в домашней библиотеке у него как раз имелся биографический роман, написанный по жизни интересующего меня человека. Знакомый пообещал дать мне на время эту книгу. Я чувствовал себя на седьмом небе.
Он предложил встретиться в одном кафе, куда часто захаживали артисты, но в последний момент, перед самым моим выходом, позвонил на проходную общежития, где я жил, и передал, что будет меня ждать в старом районе города. Адрес я тоже получил. Это было малолюдное место, не тронутое новыми застройками, и потому имевшее вид столетней давности, когда цивилизация еще не захаживала в эти края. Здесь оставались одноэтажные дома, выстроенные из кирпича-сырца с добавлением соломы. Кафе и тем более ресторанов в этом районе не водилось. Для деловых встреч выбранное моим знакомым место было неподходящим. Но у меня не имелось обратной связи, а тем более срочной, так что ничего не оставалось, как принять предложение. В конце концов, какое мне дело, где и как он передаст книгу? Главное, получить ее.
День выдался жарким, но ко времени моего прихода к месту небесное светило уже перекатило за зенит и жгло не так сильно, как в часы своего пика. Прохожие встречались редко, автомобили еще реже, автобусы и вовсе в этом районе не ходили. Я опаздывал, так как путь оказался длиннее, чем мне казалось, и время на дорогу было мною рассчитано неверно. Это заставило меня нервничать. А вдруг, думал я, он не станет ждать?
Мой знакомый ждал меня на условленном месте, я заметил его издалека и помахал рукой. Он обратил на меня внимание, как на человека, подающего ему приветственный знак, присмотрелся и, узнав, пошел навстречу.
В его виде меня что-то смутило, но я не сразу понял что именно, и только несколько мгновений спустя, причина прояснилась. Руки у него были свободны. Книги не было, как не было и какой-нибудь сумки, в которой она могла бы находится, скрытая от моих глаз. Неужели забыл?
В сознании быстро пронеслись варианты возможных объяснений. Самый убедительный из них состоял в том, что знакомый пригласит меня в гости, а там уже и вручит обещанное. По-видимому, он где-то здесь живёт – решил я, и все отдельные обрывки моей логики сошлись в один рисунок. Поздоровавшись с рукопожатием, мы первым делом заговорили о погоде, дескать, переменчива, а затем перешли на текущие дела, незаметно подменившиеся сплетнями театрального закулисья.
Среди разговора вдруг мой собеседник как-то нервно оглянулся, и, прервав мою речь, сказал:
– Что это мы тут стали? – он взял меня за локоть. – Пройдемте к тем воротам, – и указал на место, расположенное в метрах пятидесяти от нас.
Я был уверен, что мы направляемся к дому, в котором он проживает, и отнесся к его предложению с удовольствием, предвкушая счастливое мгновение, когда возьму книгу в свои руки и удостоверюсь, что получил именно то, что хотел.
Расстояние, отделявшее нас от предполагаемого места жительства собеседника, мы преодолевали не спеша. Говорили о премьере спектакля по пьесе Брехта, в котором я исполнял главную роль.
– Борис Иосифович, – увлеченно рассуждал он, – нашел много занимательных приемов. Зритель увлекается, ему нескучно, он с удовольствием следит за персонажами, за их поступками. А между тем до него четко и недвусмысленно доводится главная идея...
Пьеса строилась на событиях 30-х годов прошлого века, проходивших в Германии. Собственно, именно она и пробудила мой интерес к культуре предвоенного десятилетия этой страны. Собеседник как-то плавно и незаметно перевел разговор от пьесы к истории. Он находил, что наша отечественная действительность имеет много ассоциаций с тем германским временем, хотя, признаться, меня это обстоятельство мало волновало, если ни сказать не волновало вообще. Знакомый стал произносить слова почему-то тише, и я вынужден был несколько склонить голову к нему и напрячь слух, чтобы ничего не пропустить и не потерять мысль. Возражать ему было нечем, сама тема сопоставления двух режимов меня утомляла, а логика собеседника мне казалась надуманной, напоминала подтасовку фактов под готовую идею. Однако, думалось мне, неудобно останавливать человека, разгоряченного своими убеждениями. Пусть выскажется. Он быстро перескакивал с одного показательного примера истории на такой же другой, взахлеб убеждая в своей правоте, а я, будучи ведомым собеседником, только поддакивал. Ложность моего положения потихоньку начала меня тяготить и вызывала неприятное чувство. Это напоминало сон, в котором как будто отстаешь от поезда и пытаешься его догнать, но не можешь: ноги делаются чугунными и едва-едва передвигаются, – и, чувствуя свою беспомощность, ты только следишь, как удаляется последний вагон, и в отчаянии кусаешь губы.
Он прочитал наизусть большое стихотворение Иосифа Бродского в доказательство мысли, что жизнь вне свободы мучительна. Да я и так не возражал. Фамилия поэта тогда мне мало о чем говорила, – ну, слышал, но не более того, – однако стихотворение с литературной точки зрения мне понравилось. После этого собеседник процитировал фрагмент из эссе Андрея Синявского, затем рассказал о романе Александра Солженицына. У знакомого была на редкость хорошая память. Даже для артиста, хотя был ли он артистом – в точности я не знал. Мы встречались часто в коридорах нашего театра, он участвовал во всех коллективных обсуждениях спектаклей, довольно умно и аргументированно доказывая свою точку зрения по поводу художественных недостатков или достоинств постановок, – но никогда ничего у нас не играл. Раньше у меня не возникало желания поинтересоваться, кто он таков – ну, был и был. В моем сознании само собой как-то сложилось мнение, что он актер, а то, что не играл ролей, не вызывало недоумений: ничего удивительного, такое в театре случается.
Вдруг он прервал свой монолог на полуслове. Появилось беспокойство на лице, движения его стали медленными, глаза настороженными.
– Нет, это не то, – сказал он.
– Что не то? – спросил я, не понимая, о чем речь.
– Не то, не то... – ответил он нервно, – нам надо…
Поведение собеседника меня неприятно удивило. Было желание уйти, но хотелось все-таки получить книгу. Неудобно было спрашивать, пойдем ли мы к нему домой, могло показаться, что я напрашиваюсь. А он все тянул с приглашением – да будет ли оно? И о книге не вспоминал. Я не знал, что делать. И ничего не осталось, как терпеть и ждать.
И вот взгляд его остановился. Заметив это, я понял, что он нашел то, что искал. И действительно, на его лице появилась сдержанная улыбка удовлетворения, подтверждавшая мое наблюдение.
Я прямо посмотрел по направлению взгляда собеседника. Но ничего такого, что могло бы привлечь внимание, не обнаружил. Ну хоть бы там стоял какой-нибудь человек, или что-то произошло, или… да бог знает что еще! – только бы было! Нет, решительно ничего не могло заинтересовать там ни его, ни меня!
– А вот – видите домик с черепичной крышей? – словно отвечая мне, произнес собеседник. – Подойдем к нему.
«Наконец-то!» – пронеслось у меня в голове. Домик – это все-таки нечто. Правда, я не заметил никакой черепицы, под которой было бы хоть какое-нибудь строение. И сам же себя утешил: «Да какая разница – черепица, шифер, да хоть бы и щепка или солома! Оговорился человек, это нестрашно! Главное, пришли!» Но вот что было странным: почему он сразу не обнаружил цель, куда стремился, а водил меня туда-сюда, «шарил» глазами, и только теперь заметил эту самую черепичную крышу. А может, – рассуждал про себя я, – ему книжку жалко? Вот и чудит, вытанцовывает тут вокруг да около?
Он зашагал несколько быстрее того ритма, в котором мы существовали. Я это чувствовал как хорошо обученный молодой актер. У нас в театральном училище даже упражнение было на перемену ритма, но она – как утверждали мастера-педагоги – не может произойти без события. Значит, что-то случилось? Меня это озадачило, хотя, объяснял я себе, это могло быть обыкновенной переменой цели. То есть ему сначала не хотелось давать книгу, вот и мялся, водя меня с места на место, а теперь пришла решимость все-таки исполнить обещание... И на этот раз, как и в предыдущий, спрашивать я у него ничего не стал, а доверяя и повинуясь своей логике, последовал за ним.
Вообще-то я и сам человек с шилом в ненадлежащем месте, поэтому предпочитаю ходить, а не стоять, когда размышляю о чем-то или решаюсь на что-либо. Тем не менее, наше блуждание с собеседником оставляло осадок странности. Одно дело размышлять (пусть вслух) и двигаться при этом, а другое – поразмышлять на одном месте и потом перейти на новое, и там, остановившись как вкопанный, продолжать разговор. «Что ж, – подумал я, – у каждого свои манеры». Этот аргумент казался убедительным. И все же ложка дегтя портила бочку меда появившейся надежды: в глубине сознания оставались сомнения, что все дело в его манерах. Мысли о странности его поведения все больше наполняли мое сознание. Я пытался их заглушить, но не удавалось. Почему он оглядывается? Что означает его беспокойство в глазах? Боится кого-то? Я отметил про себя, что мой собеседник не то чтоб избегал чего-то или кого-то, а наоборот – он искал что-то или кого-то. А это все-таки разные вещи. Но что искал? Домик с черепицей? Зачем? Там он живет? Хм… Посмотрим.
Мы перешли на другую сторону улицы, прошагали целый квартал, а потом мой предполагаемый благодетель, не вспоминая больше о злосчастном домике, завернул почему-то в переулок, увлекая за собой и меня. За это время мы не проронили ни слова. Но вот он холодно, как будто для себя, сказал:
«Представляю, как под ритмичную музыку, я спускаюсь по каменным ступенькам вниз. Согнутой в локте рукой показываю всему белому свету и солнцу нечто вроде «привета» в знак прощания. А внизу, куда я спускаюсь, темно. Оттуда дует холодом. А я погружаюсь все глубже и глубже в черную пропасть. Сверху на меня глядеть весело: зритель всегда счастлив, когда видит, как отправляется какой-нибудь отчаянный актер – а весь мир театр – в неизвестное опасное путешествие. На это зрелище собралось много народа, все хлопают в ладоши от удовольствия. Человек любит наблюдать за идущим вниз. А восхождения он боится...»
Нависла пауза. К чему он сказал это – мне было непонятно. Возразить или подтвердить его сентенцию я не мог, а оставить без комментариев означало либо мое несогласие, либо игнорирование. Мне хотелось сказать хоть что-то, но в голову, как назло, ничего не приходило.
– Нет, – вдруг сказал он, не дожидаясь моих комментариев, – не то…
Он повернул голову влево, потом вправо, посмотрел вдаль.
Заведенный в тупик логикой собеседника, я все больше и больше терялся в догадках. Сомнения насчет домика с черепицей подтвердились – не его он искал. А что?! Я не знал, что думать! Ну, один раз, ну, два… Как это все понимать, черт тебя побери! Как относиться к твоему поведению?..
Я совершенно сбился с толку. Может, он, уже решившись, снова передумал?
– Что вы ищете? – не выдержав, спросил я.
Он нисколько не удивился вопросу.
– Нам нужно к тому дереву, – ответил спокойно он, показывая рукой на ветвистую яблоню.
Мы подошли к ней и снова остановились.
– Послушайте стихотворение «Смерть Короля Артура», – сказал он, – представьте могилу его. Вокруг много бывших подданных – короче, людей, которые пришли хоронить своего короля. Одни из рыцарей произносит речь.
И стал читать наизусть:
В потоке бурном бытия
Так просто можно оступиться.
Но больше не придет судья
За справедливость заступиться.
А где-то там на небесах
Зачтет Господь его успехи:
Укроет душу в облаках,
Ведь тело – слабые доспехи.
Наш добрый̆ друг не станет в строй,
Мечом и сердцем не прикроет.
Отныне мировой̆ покой
Полушки ломаной̆ не стоит.
За рыцарский̆ не сядет стол,
Не тронет сердце жгучей речью,
– И не взойдёт впредь на престол
Простая совесть человечья.
Теперь все кончено, уйдите...
Не надо клятв, не надо слёз.
Умерьте скорбь и впредь живите
Без лишних слов, наивных грёз.
Нам раны время не излечит:
Не всколыхнёт Парад планет,
И праведность не обеспечит! –
И в прошлом будущего нет!
– Кто это написал? – спросил из вежливости я.
– Ваш покорный слуга, – как-то между прочим ответил он.
В ту пору меня раздражал поучительный тон из уст моих современников. Его посыл: «И в прошлом будущего нет!» – меня разозлил. Да откуда тебе знать, что есть, а чего нет! Хоть бы прожил, как Мафусаил, а то от роду примерно 30 лет, а гляди – рассуждает, как будто жизнь понимает. Доморощенный пророк...
Чтобы ответить на вопрос, необходимо его задать. А я не мог. Теперь все происходящее воспринималось снова клочками, которые трудно было сложить в единое целое: беспокойные глаза, ворота, дом, дерево… Потом смутные образы ступенек, смерти, опускания вниз, восхождения. А теперь еще и этот Король Артур!
– А, вот оно что! – улыбнувшись, произнес мой собеседник, – я понял, почему меня привлекло это дерево!
– Чем же?
– Под ним тень.
Так мы искали тень под деревом?!
Знакомый не обращал на меня внимания, он вообще перестал смотреть в мою сторону, а в расплывшихся зрачках угадать его настроение или мысли было невозможно. Мне даже показалось, что этот взгляд направлен как-то внутрь его самого, парень смотрел в себя.
– Послушайте еще одно стихотворение, – сказал он, и лицо его стало предельно серьезным.
И я услышал:
В мареве табачного тумана
Среди друзей давнишних и подруг
Я отмечаю признаки романа
под общепринятым названьем «Петербург».
Тень императора восходит над Невою,
Мысль чувства путает: грядёт известный бал!
Свет черно-белый, тени под Луною,
и серебром блестит – странноприимный зал.
Чаша моего терпения переполнилась. Я понял, что он морочит мне голову, и никакой книги у него нет. Разочарование и потерянное время – вот результат нашей встречи!
– Мне пора в театр, – сказал я и попрощался. Мне не хотелось выдавать своего раздражения, но вряд ли у меня это получилось.
По пути в театр я все время ругался. Взвинченным вошел в гримерку и из-за какого-то пустяка, – кажется, чужая чашка стояла на моем столике, – накинулся на товарища, делившего со мной артистическое прибежище. И только спустя несколько минут, немного поостыв и чувствуя свою вину, я попросил прощения за свою нервную выходку. Слава богу, товарищ простил меня.
Мне не хотелось ни с кем делиться впечатлением о прошедшей неудачной встрече: всякое мысленное возвращение к ней вызывало психологическую тошноту. Я даже решил, что если где-нибудь увижу этого человека, так меня одурачившего, то отвернусь, чтобы не видеть, и издалека обойду его, если пойму, что он идет по направлению ко мне.
Так прошло около двух недель. За это время я не встречал своего обидчика ни в театре, ни где-нибудь в городе. Но несмотря на свое нежелание думать о нем, все-таки невольно вспоминал нашу встречу и пытался осмыслить, что произошло. В конце концов у меня появилась версия: мой собеседник таким образом самовыражается, рассказывая идеи-фикс, читая свои стихи. Книги, конечно, никакой не было, а обещание его – всего лишь манок, чтобы заманить меня на встречу. Что ж, подытожил я, ему удалось от души потоптаться на моих нервах.
И вот однажды на проходной служебного входа в театр меня окликнул вахтер.
– Вам тут передали книгу, – сказал он.
Я уже успел отдалиться на приличное расстояние от места, где сидел вахтер, пока он догадался меня окликнуть, и фраза произнесена была мне вослед.
– Какую книгу? – удивился я.
Он показал мне толстую книгу в твердом переплете терракотового цвета. Смутная догадка мелькнула в моей голове. Я вернулся к посту вахтера. Догадка подтвердилась. Это была та самая книга, которую я так жаждал получить и которую увидеть уже не надеялся.
– Принесла женщина. Сказала, что для вас.
– Как её имя? – спросил я, полагая, что это одна моя знакомая, к которой я обращался тоже насчет книги, но тогда получил отказ. В моем отражении на стекле появилась счастливая улыбка. Значит, решилась-таки дамочка, пожалела меня.
– Она не назвалась, – ответил вахтер, – а только сказала, что передает книгу от… – он посмотрел в записочку, составленную, очевидно, со слов моей «благодетельницы», и прочитал имя хозяина книги. Им оказался мой недавний обидчик.
По дороге к гримерке я думал о нем и о себе. Мне было теперь стыдно за свое поведение. И за то, что тогда сбежал, и за то, что все эти дни думал о нем бог весть что. Я тут же забыл о его странностях и испытывал только чувство благодарности к нему. Хотелось встретиться с ним, сказать добрые слова в его адрес. Но он не приходил в театр. Я посетил перекресток, на котором мы встречались, побродил с места на место – по той же схеме, что водил меня он. Но и там его встретить не удалось.
Постепенно я прочел книгу, сделал для себя необходимые выписки. Оставалось вернуть её хозяину. Но как? С тех пор, как мы с ним встречались, я нигде его не видел. Пришлось спрашивать у товарищей по театру, не знают ли они, как его найти. Тщетно. Все только недоуменно пожимали плечами. Оказалось, что и они, точно так же, как и я, ровным счетом ничего о нем не знают. Такое открытие поставило меня в тупик. Как это возможно, чтобы человек на протяжении года присутствовал среди нас, и никто о нем ничего не знал? И это в театре, где сплетни – самое излюбленное занятие его обитателей, где разбирают каждого по косточкам! Тогда я обратился к режиссеру. Его реакция тоже для меня была неожиданной. Выслушав мой вопрос, он поднял брови:
– Хм… Действительно, кто?.. – подумав несколько секунд, добавил:
– Я привык к нему, считал его своим. А с какой стати? Он же не числился у нас ни актером… ни костюмером… Понять не могу. А как же его пропускали в театр? У него же не было удостоверения… или было?
Мы с режиссером поднялись на второй этаж театра, где располагался кабинет директора. Слава богу, он оказался на месте, потому что напряжение в нашем расследовании уже усилилось до предела. Директор понял сразу, о ком мы спрашиваем, поскольку, как оказалось, мой обидчик и благодетель в одном лице был фигурой в театре для него заметной. Но разгадка не открылась.
– Я не давал ему пропуска, – заверил он.
– А как в таком случае этот человек входил в нашу «крепость»? – не без сарказма заметил главный режиссер.
Спросили у дежурившего на вахте пожилого мужчину, на что он ответил:
– Ну, ходит часто человек – значит, свой. Привыкли...
На этом и завершилось наше расследование. Несколько дней спустя режиссер, поймав меня за локоть в коридоре театра, тихо сказал:
– Я эти дни все думаю о том человеке. И знаете, припомнил, что кто-то из моих знакомых привел его к нам. Но кто и зачем? Никак не могу догадаться. Да, еще помню, что он сам из Петербурга, а здесь поселился недавно. Это всё.
Через полгода меня призвали на службу в Вооруженные силы. Исполнять почетную обязанность мне пришлось далеко от тех мест, где был мой театр. Велика страна моя родная! Служил я на флоте. Писали мне друзья только первые месяцы, а потом перестали, забыли, хотя на прóводах обещали помнить всегда и не жалеть чернил на письма – наверное, перебрали вина. История с книгой у меня выветрилась из головы, ибо и без того было много забот и беспокойств по службе.
Через три года я не захотел вернуться в театр, а уехал в Москву устраивать свою жизнь. Коллеги меня не поняли, и все же при прощании пожелали удачи в творчестве. Но я, пройдя суровую мужскую школу, не хотел больше быть артистом, считая эту профессию женской. Со временем, конечно, мое мнение изменилось, но тогда мой настрой соответствовал моему воинскому званию, добытому срочной службой на флоте, – главный старшина. С тех пор жизнь моя была совсем не связана с искусством.
Как-то раз, на Арбате, где был я по своим профессиональным делам, кто-то сзади коснулся моего плеча; не дожидаясь моей реакции, назвал меня по имени и, видимо, не вполне будучи уверенным, что не обознался, с надеждой спросил:
– Это ты?
И я узнал моего товарища по гримуборной. Мы зашли в ближайшее кафе и разговорились. Обсудили театр, режиссера, артистов. Он сам теперь работал в Москве, играл в бесконечных сериалах, даже не помня их названия. Зачем-то стал оправдываться передо мною, утверждая, что нынешняя его работа хоть и не искусство, зато приносит достаточный доход, чтобы жить в столице. Выяснили, что моя добыча средств к существованию намного скромней.
– А помнишь ту историю с книгой? – неожиданно сказал он.
– Какую еще историю? – не понял я.
– Ты не знал, как отдать книгу, – уточнил товарищ, – помнишь?
Признаться, я забыл. Но тотчас моя память всё разом восстановила.
– А я ведь видел его, ну, того, которого ты искал тогда, – ошарашил он меня.
– Как? Где? Он приходил в театр?
– Нет, в театре он не появлялся.
– А где же?
– Ты не поверишь…
– Посмотрим, – произнес я, – ты назови...
– В психушке, – тихо сказал он. – Вот почему ты нигде его не встретил...
Какой-то могильный холод прошел по моему телу. Мне вспомнилось лицо того человека. Вспомнилось также его поведение. Неужели он был душевно болен, и мне открылась его тайна в момент приступа болезни? В сознании мелькнул образ черной бездны, в которой прошлое смешалось с настоящим. Но через мгновение это прошло. И мне стало чрезвычайно грустно.
– Как жаль… – произнес я вслух. – Хороший был человек… Одного не пойму: мы все общались с ним долгое время, и никто ничего не заметил. Его считали умным… И вдруг – психушка.
Товарищ молчал. Он впал в задумчивость, видимо, что-то вспомнил о себе.
– А ты что делал в психушке? – спросил я.
– Да так, – вздохнул он, уже не радуясь, что заговорил об этом.
Но слово, как известно, не воробей…
– На экскурсию ходил, что ли? – допытывался я.
– Вроде того. У меня была… как тебе сказать… легкая истерика. Ну, знаешь, у нас в театре еще та нервотрепка. Мне ролей не давали, да тут еще… с одной актрисой не поладил. Влюбился, а она с другим… Словом, расшатался до беспредела. Запил. А потом решил остановить всю эту психопатию. Обратился в психушку. Меня там обследовали. Полежал некоторое время. Но недолго…
«Врешь, – подумал я, – не захотел идти в армию, вот и прикинулся больным». В то время некоторые молодые артисты обращались к такому способу, чтобы избежать призыва на службу. Ну да не судья я брату своему по бывшей профессии.
– Ты разговаривал с ним?
– Как тебе сказать… Поздоровались. Я сказал: «Ты здесь...» А он ответил: «И вы...» Понимаешь, там не особенно хотелось общаться. Я был подавлен.
– А он?
– Он? – на секунду-две товарищ задумался, и только затем продолжил, – он был тихий. Точнее, смирный, что ли...
Мы расстались поздно. Обменялись телефонами и разъехались. Нет, мы не звонили в последствии друг другу. Незачем было.
Но я оставил историю с книгой в памяти и часто возвращался к ней. Где тот человек теперь? Чем занимается? И жив ли? Да и вообще, кто он – этот человек, который так выручил меня однажды… И встречусь ли я когда-нибудь с ним еще? А ведь его фолиант по-прежнему хранился у меня. В тот же день, после московского разговора с товарищем по гримерке, я нашел эту книгу. Оказалось, что покоилась она во втором ряду за собранием сочинений Толстого. Полистав, я вернул её в шкаф, но поставил на этот раз уже в первый ряд.
Прошли годы. Темно-терракотовый корешок все еще стоит на своем месте и словно наблюдает за мной с высоты верхней полки книжного шкафа, и когда он попадается мне на глаза, я вспоминаю о своих былых устремлениях. А однажды всплыла в памяти фраза из стихотворения, которая прозвучала для меня из уст владельца книги тогда, на нашей встрече: «И в прошлом будущего нет!» – и мое сознание пронзил, словно электрический ток, вопрос: так ли это на самом деле?
Стихи автора